— Потому что достаточно нелепой случайности или неосторожного слова, и тебя тут же схватят.

Мишель недоверчиво покачал головой.

— Ты не хочешь, чтобы я умерла от постоянной тревоги?

— Нет, слушаю вас, матушка.

— Мое сердце не выдержит, если ты не покинешь Францию.

— Матушка, а вы подумали, с какими трудностями я столкнусь, если решусь на побег?

— Да, и я обо всем позаботилась.

— Как?

— Я зафрахтовала небольшое голландское судно, которое ждет тебя на реке у Куерона; отправляйся на борт корабля и уезжай поскорее отсюда! Боже мой, лишь бы тебе хватило сил выдержать это путешествие!

Мишель в ответ не проронил ни слова.

— Ты отправишься в Англию, не правда ли? Ты покинешь эту проклятую Богом землю, уже впитавшую кровь твоего отца! Знай, что, пока ты будешь во Франции, мне не будет ни секунды покоя: я только и буду думать о том, как протянутая рука палача готова вырвать тебя из моих объятий.

Мишель по-прежнему молчал.

— Вот письмо капитану, — продолжала баронесса, — вот вексель на твое имя на пятьдесят тысяч франков, по которому ты можешь получить деньги в Англии и в Америке; впрочем, куда бы ты ни отправился, напиши мне, и я тут же вышлю тебе, сколько бы ты ни попросил… Или же, мое дорогое и любимое дитя, куда бы ты ни уехал, я поеду за тобой… Но что с тобой, почему ты мне не отвечаешь?

В самом деле, Мишель слушал мать с таким чувством, будто речь шла вовсе не о нем. Уехать для него означало расстаться с Мари, и от одной только мысли об этой разлуке сердце его сильно защемило, и ему показалось, что он почувствовал бы меньшую боль, если бы услышал свой смертный приговор. С той поры как Куртен разбередил его душевные раны, с той поры как тот вселил в его сердце новую надежду, он день и ночь, не говоря ему ни слова, только и думал о том, как бы найти девушку; ему казалась неприемлемой даже сама мысль о том, чтобы отказаться во второй раз от своей любви, и чем больше уговаривала его мать, тем больше в нем крепло решение во что бы то ни стало жениться на Мари.

И потому он молчал, что, естественно, не могло не взволновать баронессу.

— Матушка, — сказал Мишель, — я не отвечаю вам потому, что не могу вам ответить так, как мне хотелось бы.

— А как бы тебе хотелось?

— Выслушайте меня, матушка, — произнес молодой человек с твердостью, на какую она не считала его способным, да и сам он при других обстоятельствах вряд ли бы поверил, что сможет говорить с матерью таким тоном.

— Надеюсь, ты не отказываешься уехать?

— Совсем нет, — произнес Мишель, — но у меня есть некоторые условия.

— И ты можешь говорить о каких-то условиях, когда на карту поставлена твоя жизнь, твое спасение? Ты выдвигаешь условия, когда твоя мать умирает от волнения?

— Матушка, — сказал Мишель, — с тех пор как мы не виделись, я многое пережил, многое узнал и, главное, понял, что бывают такие решающие моменты, от которых зависит счастье или несчастье всей последующей жизни. Вот сейчас, матушка, я переживаю один из таких моментов.

— Ты решил не обращать внимания на мои муки?

— Вовсе нет, я хочу поговорить с вами как мужчина. И не удивляйтесь: я был еще ребенком, когда начались все эти события, а вышел из них повзрослевшим на несколько лет. И мне не надо напоминать о долге перед матерью: об уважении, любви, благодарности за все ее заботы и жертвы. Знайте, что я никогда не забуду про свой долг. Однако когда юноша становится мужчиной, перед ним открываются новые горизонты, постепенно расширяющие круг его интересов, и появляются новые обязательства не только по отношению к собственной семье, но и перед обществом; вступив в пору зрелости, он, даже если у него еще не высохло материнское молоко на губах, уже задумывается о том, кто станет матерью его будущих детей.

— О! — воскликнула баронесса, невольно отстраняя от себя сына.

— Так вот, матушка, — продолжил, выпрямившись во весь рост, молодой барон, — я сделал свой выбор и уверен в ответных чувствах; теперь нас ничто не сможет разлучить: если я уеду, то не один.

— Ты уедешь вместе со своей любовницей?

— Нет, матушка, я уеду вместе со своей женой.

— И ты думаешь, что я соглашусь на этот брак?

— Матушка, вы вольны не давать своего согласия, так же как и я волен не уезжать.

— О, несчастный! — воскликнула баронесса. — Вот благодарность за двадцать лет непрестанных забот, любви и ласки!

— Матушка, — произнес Мишель с твердостью, крепнувшей от сознания, что каждое его слово дойдет до ушей тех, кто его слушал, — как только мне представится случай, я докажу вам мою признательность и преданность, но истинная любовь не должна побуждать мать к тому, чтобы заставлять сына слепо ей подчиняться, заявляя: «Я уже двадцать лет твоя мать и потому твой тиран!»; она не должна говорить: «Я отдала тебе жизнь, молодость, силы и разум, чтобы ты беспрекословно следовал моей воле!» Нет, если матерью движет истинная любовь к сыну, она говорит ему: «Когда ты был слаб и беспомощен, я выходила тебя, когда ты был несмышленышем, я развивала твой ум и способности, когда ты был слеп как котенок и ничего не знал о жизни, я открыла тебе глаза на мир. Теперь ты сильный, умный и без опаски смотришь в будущее. Устраивай свою жизнь как ты этого хочешь, но полагайся при этом не на каприз, а на силу воли. Выбирай одну из тысячи открытых перед тобой дорог и, куда бы она тебя ни привела, люби и почитай ту женщину, которая из слабого сделала сильного, из несмышленыша — знающего, из слепого — зрячего». Вот как я понимаю материнскую власть над сыном, вот в чем мне видится сыновье уважение к матери.

Баронесса растерялась: она скорее была готова увидеть конец света, чем услышать такие разумные и твердые речи.

В изумлении она взглянула на сына.

Гордый и довольный собой, Мишель спокойно смотрел на нее, и на его губах промелькнула улыбка.

— Итак, — спросила она, — ничто не может заставить тебя отказаться от безумных планов?

— Матушка, — ответил Мишель, — просто ничто не может заставить меня нарушить данное мною слово.

— О! — воскликнула баронесса и закрыла глаза ладонями. — Какая я несчастная мать!