— А как насчет твоей подруги?

Он встал и отвернулся.

— Не волнуйся об этом.

— Возможно, сейчас не время, но рано или поздно нам придется вернуться к этому.

— Возможно, не придется.

— Что это значит? — Она пристально взглянула на него. Он обернулся к ней.

— Это означает, что тебя это не касается. И что я сделаю все возможное, чтобы уладить наши проблемы.

— Навсегда?

Некоторое время он колебался, а затем, слегка кивнув и глядя ей в глаза, сказал:

— Да.

Шантал услышала, как в двери повернулся ключ, когда выходила из душа. Она не осмелилась позвонить в дом на улице Франсуа Первого, а на ее последний звонок в госпиталь, который она сделала анонимно, ей сообщили, что состояние Пилар не изменилось. Она намеревалась позвонить еще раз, как только выпьет кофе, но Марк Эдуард опередил ее своим появлением. Он выглядел так, как будто не спал всю ночь. Шантал выглянула из ванной и улыбнулась ему, стоя в дверном проеме. Она вытирала ногу полотенцем светло-желтого цвета.

— Bonjour, mon ch'eri [69] , как Пилар? — Она стояла, держа полотенце в руке, с серьезным выражением на лице. И вдруг увидела в его глазах что-то такое, что внезапно напугало ее. Он закрыл глаза, на мгновение прикрыв их рукой. Казалось, прошло много времени, прежде чем он снова взглянул на нее.

— Она… она умерла. В четыре часа утра. — Он тяжело опустился в кресло в гостиной, и Шантал тут же подошла к нему, захватив светло-розовый халат с вешалки в ванной.

— О, Марк Эдуард… о, дорогой, я тебе так сочувствую. — Она встала на колени рядом с ним и нежно обняла его за плечи, прилов к себе крепко, как ребенка. — Oh, mon pauvre ch'eri, Марк Эдуард. Quelle horreur!.. [70]

На этот раз он не заплакал, а лишь сидел, закрыв глаза, чувствуя облегчение оттого, что находился здесь.

Она хотела спросить его, что еще произошло. Это был бы невероятно глупый вопрос, учитывая то, что произошло этим утром, но Марк казался ей каким-то странным, другим, непохожим на себя. Возможно, это было результатом нервного потрясения и истощения. Она оставила его ненадолго, с тем чтобы налить чашку кофе, и снова уселась у его ног, свернувшись в комочек на белом ковре. Розовый халат, с трудом прикрывавший ее наготу, обнажил длинные с шелковистым пушком ноги. Он пристально посмотрел на нее, когда она закурила сигарету.

— Я чем-нибудь могу помочь?

Он покачал головой.

— Шантал, Дина видела нас вчера вечером. Она приехала в аэропорт, чтобы встретить меня, и увидела нас выходящими из самолета. И она поняла. Всё. У женщин на это чутье. Она сказала, что поняла, как давно мы с тобой знакомы, уже по тому, как мы вели себя.

— Она, должно быть, очень умная женщина. — Шантал изучающе смотрела на него, пытаясь угадать его реакцию.

— Да, очень, что не всегда заметно для других.

— И… Что же она сказала?

— Не слишком много. Пока. Слишком многое произошло, а она ведь американка. К такого рода вещам ее отношение непростое, как и у других американцев. Они исповедуют верность навеки, верят в семейное счастье, в мужей, которые занимаются мытьем посуды, в детей, которые занимаются мытьем автомобиля, а также в то, что каждый ходит в церковь по воскресеньям вместе с другими; и так все они счастливо живут, пока им не стукнет сто девять. — В его словах чувствовалась горечь и усталость.

— А ты? Ты веришь в это?

— Как бы там ни было, это чудесная мечта, но не очень реальная. Ты это знаешь не хуже меня.

— Alors [71] , что же нам делать? Или, если сказать точнее, что ты собираешься делать? — Она не хотела добавлять «с ней или со мной», но об этом было легко догадаться, и они оба знали это.

— Пока еще трудно сказать, Шантал. Ты же знаешь, что произошло только что. И она в ужасном состоянии, внутри у нее все на грани взрыва.

— Все еще так свежо.

Он согласно кивнул и отвел глаза. Он приехал сюда, чтобы попрощаться с Шантал, покончить со всем, объяснить ей, что он не может порвать с Диной — они только что потеряли своего единственного ребенка. Но, глядя на нее, сидя рядом с ней, у него возникло единственное желание — дотронуться до нее, сжать в объятиях, ласкать ее тело, прижать к себе, ни на миг не отпуская ни сейчас, ни в будущем. Как мог он отпустить то, что так любил и без чего не мог обойтись?