Yuriy
Шрифт:
погоне за деньгами и наживе.
– Это, разумеется, вне дискуссий, - согласился следователь. – Так что же ректор
Ирбитов?
– Да сам по себе он, кажется, человек неплохой, видимо, крупный ученый в своей
области. По крайней мере постоянно вылетает на зарубежные конференции. Но
вот только гуманитарному направлению он уделяет совсем мало внимания…
– В чем это заключается? – перебил Суровин.
13
– Зарплаты на историческом факультете самые маленькие. Денег на зарубежные
командировки не выдают…
– А как же ученые ездят на конференции?
– Представьте, на свои средства, - глаза Ксении сверкнули злым огоньком. – На
последнюю лондонскую конференцию отец летал на свои деньги.
– А Родский? – спросил Лобов.
– Родский?
– немного замешкалась Ксения. – Не знаю… Наверное, тоже на свои…
– Он обеспеченный человек?
– Думаю, да, хотя… кто его знает… Мне он не отчитывается… Вообще-то он еще
где-то работает…
– Но в любом случае сто пятьдесят тысяч евро ему не помешали бы? – Лобов
пристально посмотрел на Ксению.
Девушка смутилась и потупила глаза.
– Если вы думаете, что это он… он сделал это… Так вам нужно ведь это доказать…
Она вдруг замолчала и схватилась руками за грудь.
– Что с вами? – спросил Лобов, но Ксения лишь махнула рукой и выбежала из
комнаты. Вдалеке послышались звуки горловых спазмов, кашель, потом спустили
воду в унитазе. Через некоторое время вошла Ксения и смущенно улыбнулась:
– Простите, все это вынести…
– Конечно, конечно, простите нас, - извинился в свою очередь Лобов. Какое-то
странное чувство на мгновение колыхнулось в нем. Но он тут же забыл о нем и
напомнил девушке:
– Мы говорили о Родском…
– Да. Так вот. Что касается меня, то, зная характер Родского, я совсем не исключаю
возможности, что он… ну, что он мог бы сделать такое…
Повисло тяжелое молчание. Чтобы разрядить его, Лобов спросил:
– Ну хорошо, продолжим все-таки про коллег вашего отца. Почему вы назвали
«кафедралов», - Лобов выделил это слово, - болотом?
– Многие из этих, - презрительно поморщилась Ксения, - пришли уже после того, как выдающиеся люди покинули кафедру и перешли в другие вузы. Один из
новых – профессор Кучин. Уж не знаю, какие у него заслуги. Из его книг я
пыталась читать только монографию «Прогрессивная журналистика в борьбе за
общественное мнение в России в середине XIX века». Не дочитала…
– Почему? Что там плохого, на ваш взгляд? – поинтересовался Суровин.
14
– Не только на мой взгляд, но и на любой, мне кажется, - Ксения рубила воздух
резкими движениями рук. – На любой более-менее развитый вкус – это полная
белиберда! В духе, знаете, советских ура-агиток. Там о Чернышевском, разумеется, о Добролюбове и иже с ними…
– В положительном, разумеется, ключе?
– Разумеется, как ни странно в наше-то время…
– И больше ничего не писал профессор Кучин? – продолжал расспрашивать
Суровин.
– Так, несколько статей в научных журналах, о жестокостях царизма, о ссыльных
писателях типа Полежаева и Шевченко…
– Ну а что он за человек – профессор Кучин?
– По большому счету никакой он не ученый, - безапелляционно заявила Ксения.
– Вот как! А кто же тогда? – изумился следователь.
– Скорее – спортсмен, нет, не спортсмен даже, а культурист!
– С чего это вам так показалось?
– Ничего мне не показалось, - парировала девушка. – Я сама неоднократно видела, как он играет на теннисном корте, бегает кроссы. Едва кончатся вузовские «пары»
– он в охапку свою спортивную сумку (с которой и является на лекции) и на
стадион или в тренажерный зал.
– Сколько ему лет?
– Да лет-то немало, около пятидесяти. А вот здоровье, вы правы, здоровье на
зависть любому юноше. Высокий, стройный, поджарый, мускулистый. Женат
третьим браком на своей бывшей аспирантке.
– Завидное здоровье, - вздохнул Суровин.
– Вы нам, пожалуйста, дайте телефоны Родского и Кучина, - Лобов отвлек
следователя от грустных размышлений.