Шрифт:
отвечал Петр Николаевич.
Он сегодня был не похож на себя. Пил, не пьянея. Начинался новый этап его жизни, может быть, самый значительный и яркий.
Теперь он владеет тем самым оружием, которое было заперто за семью замками. Оружием… Впрочем, можно ли считать оружием уменье взлететь, продержаться в воздухе и сесть? Нет! Военному летчику надо овладеть маневром в воздухе, нужно быть изворотливее противника. Вот-вот, изворотливее! Хорошее слово!
— Господа! — громко сказал Петр Николаевич, но его никто не слушал. Гости захмелели, и шум за столом стоял невообразимый. Стоякин рассказывал что-то Наденьке; Вероника Петровна, то и дело раскатисто смеясь, слушала, как слева и справа балагурили Митин и Лузгин. Миша нараспев читал Блока, и Вачнадзе просил, хлопая его по плечу:
— Еще читай, Мишенька! Люблю стихи, черт возьми! Когда-нибудь, когда жизнь станет красивой и свободной, как птица в полете, люди будут говорить стихами!
Нелидов барабанил ножом по тарелке.
«Да что это они с ума посходили все? Не хотят человека выслушать!» — огорчился Петр Николаевич и вдруг, осененный новой мыслью, выбежал из-за стола и подсел к фортепиано.
Пальцы забегали по клавишам. Петр Николаевич сыграл победный марш из «Аиды», потом взял новый аккорд и, аккомпанируя самому себе, запел:
Долго не сдавалась любушка-соседка, Наконец шепнула. «Есть в саду беседка…»Все повернулись в сторону Петра Николаевича. Шум утих. Вероника Петровна выпрямилась и вся словно бы застыла, только полумесяцы сережек дрожали у алых мочек ушей.
Небо обложилось тучами кругом… Полил дождь ручьями, прокатился гром!В голосе Петра Николаевича, как блестки невидимых снежинок в предвесенний солнечный день, светились грусть и нетерпеливое кипенье молодой крови, и торжество любви…
Да зато с той ночи я бровей не хмурю, Только усмехаюсь, как заслышу бурю…— Браво! — закричали Митин и Лузгин и захлопали в ладоши.
Вероника Петровна подошла с сияющими глазами:
— Поздравляю, Петр Николаевич! У вас чудесный голос! Мне кажется, вы учитесь у Собинова. Помните концерт в Петербурге?
Нестеров поблагодарил.
— Спой еще, Петр!
— Спой! — просили гости.
Петр Николаевич подошел к столу.
— Я спою, господа, — сказал он, строго сдвигая брови, — но только позвольте прежде сказать то, что волнует больше всего… Представьте себе военный корабль, который, движется медленно и неуклюже, едва разворачивается для боя… Грустное зрелище, не правда ли?
Нестеров в упор глядел на Стоякина, и тот утвердительно кивнул, потом улыбнулся и ответил:
— Это будет скорее мишень, чем корабль. Мишень для стрельбы матросов первого года службы!
— Так почему же вы, — не сдерживая огромного волненья, продолжал Петр Николаевич, — почему вы позволяете кораблю воздушному — аэроплану — оставаться мишенью?.. Мы — военные матросы того моря, которое зовется небом Родины. Как защищаться будем, когда придут с чужого моря чужие корабли?
— Глядите, как бы и впрямь, вместо неба, не очутиться вам под столом! — засмеялся Стоякин. Смех его был злым не то оттого, что он не соглашался с Нестеровым, не то оттого, что чуял он в нем уже новый предмет для любовной игры Вероники Петровны.
— Я нисколько не пьян! — продолжал Петр Николаевич. Его лицо покрылось розовыми пятнами. — Политическая атмосфера в мире накалена. На Балканах уже идет война. Это значит, завтра ее пламя может перекинуться и к нам!.. Готовы ли мы, господа, к драке с противником, мы, авиаторы? Нет! Мы — летающие мишени!
— Вы хороший офицер, Нестеров, — сказал Стоякин, — но у вас серьезный недостаток: слишком далеко забегаете вперед. Сегодня большая война в воздухе еще относится к области фантастики, поймите это, друг мой. Никто ни в одной стране еще и не помышляет об этом!
Петр Николаевич откинул упавшую на лоб прядь русых волос.
— Если и помышляют, то ни вам, ни мне не доложат! Всем известно, что и немцы, и англичане спешно готовятся к войне. Нам и только нам следует думать о том, как защитить русское небо!.. Не убаюкивать, не обзывать фантазерами и чудаками надо нас, а учить! Учить летать смело, овладеть маневром — глубоким креном, разворотом и, может быть, петлей!
— Вон оно что! — теперь уже не сдерживаясь более, захохотал Стоякин, оборачиваясь к гостям. — Он протаскивает свои крены и петлю!..
Наденька со странным чувством вслушивалась в спор мужа с поручиком Стоякиным. С тех пор, как выбрал Петр беспокойную судьбу авиатора, она жила в постоянной настороженности. Ее радовало, что вот уже и среди летчиков Петруша слывет самым смелым, «отчаянным», а шумные восторги гатчинцев, когда он кружился в небе, как кречет, приносили немалое удовлетворение.