– Нет. В нашем случае кто выигрывает время – тот выигрывает жизнь. Это без преувеличения. Поэтому, не пускаясь в длинные разговоры и не пререкаясь, давайте просто поможем друг другу. В первую очередь меня интересует все, что вы знаете о… о Кате. О нашей Кате. Возможно, это поможет раскрыть ее…

Я чуть не сказала «ее убийство», но в последний момент спохватилась и проглотила это слово. Оля и Поля, кажется, ничего не заметили.

– Но мы… Мы не так уж много знаем, – сказала одна из них. – Только то, что рассказывала она сама… и… и Альберт.

Всюду этот Альберт!

– Рассказывайте все. Слышите, абсолютно все!

Они вздохнули. Но спорить не стали. Начала, кажется, Оля:

– Понимаете, Катя… Она нам была как мама. Не смейтесь! Понятно, что это звучит очень глупо: ей двадцать два года… было, нам по девятнадцать. Но Катька так умела слушать! И сочувствовать! И потом, у нее всегда было такое ровное, спокойное настроение. В нашем деле всякое бывает, вы понимаете? Ну истерики, что тебя не включили в какой-нибудь показ, срывы на почве недоедания, обмороки от усталости… Да мало ли еще что! С Катей никогда не случалось ничего подобного. А когда мы сами приходили к ней со всем этим… Только мы, я и Поля, потому что Лола слишком гордая, чтобы жаловаться, а Юлька – ну, она королева, всегда себе на уме… Ну так вот, когда мы приходили к Кате со всем этим, она находила какие-то слова… совсем простые… но на душе становилось как-то легче. Таких, как она, просто не бывает! Особенно в модном бизнесе, ах, вы просто не знаете, здесь же не люди, а змеиный клубок! И вот теперь ее нет, и мы…

И четыре Оли-Полиных глаза как-то сразу увлажнились.

Терпеливо выслушав этот сбивчивый рассказ, который сам по себе, может быть, был и очень трогательным, но вряд ли помог бы мне разгадать тайну смерти Кати, я задала более конкретный вопрос:

– Почему Катя называла себя Золушкой из сказки? Кто надел на нее какую-то туфельку? Что вы еще знаете о ее прошлом? Девочки, рассказывайте все. Повторяю, у нас очень мало времени.

И они рассказали…

* * *

Это было пять лет назад.

– Деточка, надо ехать. Здесь у тебя все равно ничего хорошего уже не будет, – с этих слов, которые три года назад сказала Кате самая лучшая женщина на земле – ее школьная учительница литературы, все и началось.

Они сидели в опустевшем классе их старенькой одноэтажной школы в Больших Щавелях; Галина Михайловна – за своим учительским столиком на покосившихся ножках, Катя – за партой, первой от окна, за которой она просидела полных десять лет. За окном шумел зеленью сочной листвы набирающий силу июль. Только что закончились выпускные экзамены.

– Я понимаю, как тебе тяжело… и, наверное, страшно. Но тебе обязательно надо отсюда уехать, деточка, пока не случилось беды. И еще. Ты знаешь, Катенька, с твоей головой продолжать сидеть здесь просто преступно…

Двенадцать Катерининых одноклассников забыли в школу дорогу сразу же после того, как им вручили аттестаты, – они строили планы, планы эти были разнообразны, кто-то ехал в город учиться, кто-то оставался здесь, кто-то просто переезжал за реку в соседний богатый совхоз. А у Кати не было даже пары нормальных туфель, чтобы хотя бы шагнуть, не краснея за свой внешний вид, в городской автобус.

Все три дня, прошедшие со времени вручения ей аттестата о среднем образовании, она просидела в соседском сарайчике. Страшно было зайти в свой, с позволения сказать, дом.

– Там, дома… все так же? – спросила Галина Михайловна.

– Так же… – Катя опустила голову.

– Ну вот видишь… А ты ведь растешь, деточка, ты расцветаешь, ты становишься прекрасным белым лебедем… Тебе просто уже нельзя там, понимаешь?

– Я понимаю.

– И прости меня, что я так говорю.

Да за что же было Кате прощать или не прощать того, кто говорил ей правду? Там, дома, уже неделю все ходило ходуном. Отец Катерины, когда-то самый видный парень на деревне, а теперь просто спившийся «синяк», известный своим буйным нравом по обе стороны реки, привел очередную, подобранную им где-то на шоссе, любовницу и теперь шумно праздновал «свадьбу» – уже четвертую за этот год.

К дому на окраине Больших Щавелей стягивались подозрительные личности со всей округи, и пили сутками напролет, и засыпали там же вповалку – и хорошо, если засыпали, потому что, возбужденные алкоголем и свободой нравов, которую проповедовал хозяин дома, «гости» не слишком стеснялись своих скотских желаний. И несколько раз Катя, рискнувшая перешагнуть порог дома, натыкалась на пыхтящие по углам парочки. Она выскакивала обратно на улицу, ее тошнило от отвращения, но что делать? Ведь было некуда, совсем некуда идти!

– Деточка, я дам тебе денег. И не отказывайся, это взаймы. Езжай в областной центр, в Тарасов, – там легче пробиться, выйти в люди. Я почему-то верю, что у тебя получится. Ну и потом, у тебя же там сестра, я правильно говорю?

– Да. Сестра. Родная. Люся.

– Ну вот. Обратишься к ней, она поможет на первое время… А там ты и сама что-нибудь придумаешь. Я в тебя верю.

На следующий день Катя, прижимая к груди старенький портфель с нехитрыми пожитками, тряслась на грузовике-попутке по пыльной дороге, ведущей в райцентр. А еще через день, приодетая в новый свитер, дешевые брючки и легкие летние ботиночки, садилась на московский поезд. Сестру, которая уехала из дому добрых десять лет назад, она почти не помнила – у них была большая разница в возрасте. Но все-таки это была сестра, родная кровь, быть может, единственный близкий человек, который еще оставался у нее в жизни…