Кареглазая, которую после слов «переживаю за нее» что-то неприятно кольнуло в груди. Это были первые в жизни девушки настоящие зачатки ревности. Она помолчала несколько минут, но потом назвала Кате свой адрес, попрощалась с ней и положила трубку.

Глафире было очень стыдно за себя. Такому человеку, как она, всегда тягостно испытывать неприятные чувства по отношению к другим людям. Именно поэтому кареглазой было сейчас очень совестно перед Катей за то, что она приревновала Карину к добрым словам. А ведь слова «волнуюсь за тебя» и подобные, разумеется, являются добрыми. Девушка чувствовала себя угнетенной и разбитой. Она чувствовала себя так, как будто бы она только что засомневалась в своих идеалах, и это очень взволновало Глафиру. Доброта всегда живет глубже любых чувств, и если позволить маловажным событиям привнести в себя что-то плохое, она может начать блекнуть на ярком фоне негативных эмоций. Подумав об этом, кареглазая испугалась и пообещала про себя попросить прощения у Кати при первой же возможности. И эта возможность представилась буквально через час: в домофон позвонила Катя.

***

— Она спит… — тыкнув в щеку спящей Карины, шепотом произнесла Катя.

— Да, она спит, — Глафира восемнадцатый раз подряд терпеливо ответила на одну и ту же фразу светловолосой.

Катя присела на корточки рядом с кроватью девушки и, положив руки на постель, а на них — голову, внимательно следила за спящей девушкой. Карина как лежала на спине, так и осталась в такой позе. Ни Глафира, ни Катя не видели того, чтобы девушка перевернулась хотя бы на бок.

Как только Катя переступила порог квартиры, Глафира, которую неприятное чувство не покидало, молчаливо стояла за девушкой и смотрела, скорее, на нее, нежели на Туман. Головой она понимала, что эта девочка — для Глафиры она и правда была девочкой-подростком — лишь человек, с помощью которого Карина хочет отомстить Арсению, орудие мести, не более. Но чувство никуда не уходило, потому что думать головой — одно, а сердцем — совсем другое. Ведь больше всего свободного времени Карина проводила именно с ней, Катей, и это очень задевало кареглазую. Даже несмотря на ночь, проведенную вместе — Глафира вспыхнула только при подобной мысли, — она подсознательно ревновала к Кате.

— Ты, наверное, замерзла, — тихо произнесла Глафира. — Вон пришла ко мне вечером в такой ветровке, одеваться теплее надо. Я пойду тебе чай горячий заварю.

— Спасибо, — чуть виноватым голосом прошептала в ответ Катя.

Светловолосая так и не спросила у Глафиры, что же произошло с Кариной. Да и вообще смотреть в глаза девушке Кате было невыносимо трудно. Ей было стыдно за то, что произошло между ней и Кариной накануне. Ведь допустить даже мысль о возможном недружеском прикосновении к синеглазой было бы уже равносильно предательству. И преданной была бы не только Глафира — нож бы вонзился и в спину Арсения.

Начав водить кончиками пальцев по обнаженной руке Карины, Катя вся обратилась в слух. Нельзя было допустить того, чтобы кареглазая заметила такой многозначительный жест со стороны светловолосой. Волнение, которое постепенно начало заполнять девушку, одновременно и пугало ее, и подзадоривало. Катя с наслаждением дотрагивалась до кончиков пальцев Карины, выводила немудреные узоры на кисти. Чуть царапая ногтями, нежно проводила линии от плеча до запястья. Ей хотелось думать о том, что она не отдает себе отчета в своих же действиях, но это было не так. Катя хотела этого. Мало думая о последствиях, поглощенная волнующим мигом, она не переставала водить пальцами по руке Карины. Услышав, как тихо скрипнула дверь кухни, убрала руку и поднялась с пола, не давая застать себя врасплох.

Глафира ничего не заметила. Войдя в комнату, она лишь вопросительно взглянула на светловолосую, с преувеличенным интересом смотревшую в окно, а затем, тихо окликнув ее, позвала на кухню.

— Вы так вкусно чай завариваете! — восхитилась Катя.

— Давай лучше на «ты», — улыбнулась Глафира, тоже делая небольшой глоток. — А чай заваривать умеет каждый, тут же нет ничего сверхъестественного!

— Не скажи! Вот у меня чай либо супер-пуппер-мега-гипер-перезаваренный получается, либо как… гхм, в общем, не получается у меня, — светловолосая заметно поникла.

Теперь Катя сидела с таким видом, словно у нее уже жизнь подходила к концу. А она так и не научилась нормально заваривать чай. Глафира только искренне улыбнулась: чувство ревности стало постепенно сходить на нет. Светловолосая девушка оказалась сущим ребенком, а ревновать к детям — это уже попахивает чем-то странным. Наоборот, кареглазой даже начинало нравиться это наивное и невинное — какое заблуждение! — дитя.

— Я хотела попросить у тебя прощения за то, что я неправильно о тебе думала, — неожиданно произнесла Глафира.

Все это было сказано настолько внезапно, да еще и таким серьезным тоном, что Катя предупредительно поставила на стол чашку чая. Девушке стало еще больше стыдно: мало того, что она позволила себе дотронуться до Карины, так еще и Глафира теперь просит за что-то прощения. Это было для нее слишком. Катя была готова уже вот-вот раскаяться в своих действиях, но тут Глафира продолжила:

— Только вот я не знаю, что ты там говорила про то, что Карина верная… да вот только она мне… не жена, к сожалению, — посмотрев в сторону, с тяжелой грустью, с которой она уже смирилась, произнесла девушка. — Не жена, — будто бы отвечая на немой вопрос, вновь сказала Глафира.

Катя, которая была потрясена подобной новостью, стала спешно соображать. Значит, Карина свободна? Значит, ей нечего стыдиться того, что она чуть ли не в присутствии Глафиры дотронулась синеглазой? На лице Кати расцвела счастливая улыбка, но продержалась недолго. Новые вопросы, безрадостные и обидные, сурово ворвались в голову девушки. Значит, Кара соврала? Но и это было не так тяжело, как последний вопрос, который больше всего потряс душу девушки. А Арсений? Катя похолодела. Ее лицо, обычно улыбающееся, по-детски невинное, теперь было словно маска. Тонкие губы были сжаты, серые глаза смотрели вперед, не видя ничего, да и вообще все лицо девушки выражало какое-то холодное осуждение к самой себе, суровую серьезность.