Шрифт:
— Чу! — прошептал ученый человек Ардалион Чедиа, — никак скачет лошадь...
— Откуда взяться лошади в Харалети... в такую пору, — вскинулся Пармен Двали, между тем весь обратившись в слух: — Погоди, погоди...
— Среди ночи?! Кто бы это мог быть? — навострил уши Ефрем Глонти.
— Давайте-ка у этого спросим, — блеснул глазами Пармен. — Ты что-нибудь слышал, Кавеладзе? Кавеладзе!
— Яхшиол, — отозвался тот.
— Санда сагол [16] , разрази тебя гром... — усмехнулся Пармен Двали, — нам бы еще парочку таких, как ты...
16
Санда сагол — благодарственный отклик (восточн.).
— Все глухие и кривые почему-то именно нам должны достаться! — пристукнул кулаком по колену Титико Глонти.
— Слава нашим Харалети, лучше края в мире нету! — возопил Тереза, да так зычно, что Титвинидзе выпустил из рук поднесенный ко рту рог.
— А давайте-ка, друзья, выпьем за всех путников, за всех странствующих в ночи, — огляделся вокруг Пармен Двали, и пристав тут же воспользовался случаем выместить на нем накипевшую злобу: — Разбойник и бандит, а не ночной путник! Ты что, сторонник разбойников?
— Как вы можете, уважаемый...
— Тогда скажи по-другому...
— Да здравствует дневной путник!
— Так! Кто-кто?
— Дневной путник...
— Раз-говоры! Вы за кого меня принимаете! Бунтовать, да! Ведь это же бунт, а, Кавеладзе?
— Двадцать четвертое, сударь.
— При чем тут двадцать четвертое, Кавеладзе! Я тебе сейчас башку снесу! Какое двадцать четвертое, дубина!
— Сентября, начальник!
— Молчать! — разъярился Титвинидзе. — Я тебе покажу «начальника»! Кто твой начальник?!
— Вы, уважаемый.
— С чего это у него вдруг открылся слух? — прохрипел Шашиа Кутубидзе и надкусил кислый огурец. — Удивительно прямо...
Под деревом, в тени, лежал маленький Человек. Сидящий у его изголовья Папико-выпивоха, осторожно помахивая в воздухе рукой, отгонял от спящего папоротниковой веточкой мух, не сводя с него исполненного благоговения взгляда своих синих с поволокой глаз. А вокруг стояли мы, харалетцы, краса и гордость Харалети, только-только с трудом продравшие глаза, сонные, полуодуревшие от хмельного перегара, с отечными, мятыми физиономиями, словом, в том состоянии когда тебе, как говорится, весь свет не мил и ни до чего нет дела; но теперь мы все почему-то с любопытством приглядывались к этому спящему Человеку, уютно подложившему под щеку ладонь.
— Откуда взялся этот бродяга, перекати-поле?! — спросил Пармен Двали, прихлопнув себе ладонью по бедру.
— Тсс... — прошептал Папико, приложив палец к губам, — тише, он устал.
— Я еще не видел, чтоб человек так дрыхнул на виду у людей.
— Ты многого еще не видел, — шепотом сказал Папико. — Подожди немного и...
— Это, в конце концов, оскорбительно для нас! — ударился в амбицию Ардалион Чедиа, — точно так вел себя и Миклухо-Маклай, если вы об этом слыхали...
— Нет...
— Нет...
— Был один такой человек... не успел приехать к папуасам, как разлегся и захрапел во все носовые завертки... Но допустимо ли вести себя подобным образом с нами, мы же ему не папуасы, а просвещенный, цивилизованный народ!
— А кто такие эти папуасы...
— Папуасы — это когда много папуасов вместе.
— Но кто они все-таки такие, скажи наконец, шевельни языком. Не все же такие ученые, как ты! — взвился Титвинидзе.
— Дикари они, сударь мой.
— Дикари?
— Ну да.
— Раз-говоры!!!
— А этот сам, видать, папуас, господин пристав, — угодливо улыбнулся ему Титико Глонти. — Где это видано — спать прямо на земле.
— Не папуас он, а папиковский долгожданный Человек, — подпустил шутку Пармен Двали. — Гляди, чтоб он у тебя не простудился, малый...
— Коли спит, значит, так нужно, — сказал Папико.
— А если вдруг дождь?— прохрипел Шашиа. — Не очень-то тогда поспишь.
— Дождя сегодня не будет, — прошептал Папико, — дождьпойдет завтра.
— Ишь сказанул! Да откуда тебе это известно... — поневоле шепотом же спросил Шашиа: глотка-то у него ведь была пережженная.
— А может быть, ты сообщил бы нам поточнее?! — скорчив презрительную мину, покосился на Папико сверху вниз Пармен Двали.
— Дождь пойдет ровно в без двадцати два...
— Ай да Папико! Давай на спор, если хочешь.
— Не имеет смысла.
— Почему? — поинтересовалась тетя Какала.
— Я твердо знаю.
— Ну, если правда пойдет дождь, я тебя угощаю водкой.