Какая музыка была!
вернуться

Межиров Александр Петрович
Шрифт:

Вильнюс

Вильнюс, Вильнюс, город мой!Мокрый воздух так целебен, —Так целителен молебен,Приглушенный полутьмой.Поселюсь в тебе тайкомПод фамилией Межиров.Мне из местных старожиловКое-кто уже знаком.У меня товарищ естьИз дзукийского крестьянства:Мужество и постоянство,Вера, сдержанность и честь.В чем-то он, должно быть, слаб,Но узнать, в чем слабость эта,У литовского поэтаТолько женщина смогла б.Прародительница, мать,Ева, Ева, божье чадо,Ты дерзнула познаватьТо, чего и знать не надо…Сыро в Вильнюсе весной,Летом, осенью, зимой,Но целебен воздух твой,Вильнюс, Вильнюс, город мой!

Над домом

После праздника – затишье,Но уже, уже, ужеКто-то топает по крышеНа десятом этаже.После праздничной бодягиВстать до света – не пустяк.Вкалывают работягиНа высоких скоростях.Рождество отпировали —Управдому исполать.Хорошо в полуподвалеНа фундаменте плясать.А наутро, по авралу,Снег бросать с домовых крыш.После праздника, пожалуй,На ногах не устоишь.Крыша старая поката,Не видна из-подо льда.Гиря, ломик и лопата —Все орудия труда.Богу – богово, а кесарьВсе равно свое возьмет,—И водопроводный слесарьС крыши скалывает лед.Приволок из преисподнейСвой нехитрый реквизит.После ночи новогоднейВодкой от него разит.Он с похмелья брови супит,Водосточную трубуГирей бьет, лопатой лупит:– Сдай с дороги, зашибу!Снегом жажду утоляя,Дышит-пышет в рукава,Молодая, удалаяНе кружится голова.Потому что он при деле,И, по молодости лет,Не томит его похмелье,И забот особых нет.Хороши работы этиНад поверхностью земли,—Предусмотрены по сметеСверхурочные рубли.Хорошо, что этот старыйИ усталый талый лед,Падая на тротуары,Расшибается вразлет.

«У человека…»

У человекаВ середине векаБолит висок и дергается веко.Но он промежду тем прожекты строит,Все замечает, обличает, кроет,Рвет на ходу подметки, землю роет.И только иногда в ночную тьму,Все двери заперев, по-волчьи воет.Но этот вой не слышен никому.

Памяти ушедшей

Эта женщина жила,Эта женщина была,Среди сборища и ораПотолкалась и ушла.Как со сборища когда-то,Озираясь виновато,Ускользнула без следа, —Так из жизни – навсегда.В мнимо-видимый успехРазодета и обута,Так ушла она, как будтоОбмануть сумела всех.

Продавщицы

От реки, идущей половодьем,И через дорогу – на подъем —Миновали площадь, в ГУМ заходим,За плащами в очередь встаем.Красоты и мужества образчикИщут из незастекленных кассТысячи рассеянно смотрящих,Ни о чем не думающих глаз.ГУМ свои дареные мимозыНа прилавки выставил – и вотЦелый день за счет одних эмоций,Не включая разума, живет.Лес инстинктов. Окликай, аукай,Эти полудети – ни гу-гу,Потому что круговой порукойСвязан ГУМ наперекор врагу.Скоро выйдет замуж за кого-тоЭтот легион полудетей.Не заретушировано фотоГибельных инстинктов и страстей.

«Ты не напрасно шла со мною…»

Ты не напрасно шла со мною,Ты, увереньями дразня,Как притяжение земное,Воздействовала на меня.И я вдыхал дымок привала,Свое тепло с землей деля.Моей судьбой повелевалаЖестокосердная земля.Но я добавлю, между прочим,Что для меня, в расцвете сил,Была земля – столом рабочим,Рабочий стол – землею был.И потерпел я пораженье,Остался вне забот и дел,Когда земное притяженьеБессмысленно преодолел.Но ты опять меня вернулаК земле рабочего стола.Хочу переводить Катулла,Чтоб ты читать его могла.

«Все приходит слишком поздно…»

Все приходит слишком поздно, —И поэтому оноТак безвкусно, пресно, постно, —Временем охлаждено.Слишком поздно – даже слава,Даже деньги на счету, —Ибо сердце бьется слабо,Чуя бренность и тщету.А когда-то был безвестен,Голоден, свободен, честен,Презирал высокий слог,Жил, не следуя канонам, —Ибо все, что суждено нам,Вовремя приходит в срок.

«Смена смене идет…»

Смена смене идет…Не хотите льУбедиться, что все это так?Тот – шофер, ну а этот – водитель,Между ними различье в летах.Тот глядит на дорогу усталоИ не пар выдыхает, а дым.Чтоб в кабине стекло обметало,Надо все-таки быть молодым.А у этого и половиныЖаркой жизни еще не прошло, —И когда он влезает в кабину,Сразу запотевает стекло.

«Я начал стареть…»

Я начал стареть, когда мне исполнилось сорок четыре,И в молочных кафе принимать начинали меняЗа одинокого пенсионера, всеми забытого в мире,Которого бросили дети и не признает родня.Что ж, закон есть закон. Впрочем, я признаюсь, что сначала,Когда я входил и глазами нашаривал освободившийся стол,Обстоятельство это меня глубоко удручало,Но со временем в нем я спасенье и выход нашел.О, как я погружался в приглушенное разноголосьеЭтих полуподвалов, где дух мой недужный окреп.Нес гороховый суп на подрагивающем подносе,Ложку, вилку и нож в жирных каплях и на мокрой тарелочке — хлеб.Я полюбил эти панелью дешевой обитые стены,Эту очередь в кассу, подносы и скудное это меню.– Блаженны, — я повторял, — блаженны, блаженны, блаженны…Нищенству этого духа вовеки не изменю.Пораженье свое, преждевременное постареньеПолюбил, и от орденских планок на кителях старых следы,Чтобы тенью войти в эти слабые, тихие тени,Без прощальных салютов, без выстрелов, без суеты.