Какая музыка была!
вернуться

Межиров Александр Петрович
Шрифт:

«Умру – придут и разберут…»

Умру – придут и разберутБильярдный этот стол,В который вложен весь мой труд,Который был тяжел.В нем все мое заключено,Весь ад моей тоски —Шесть луз, резина и сукно,Три аспидных доски.На нем играли мастера,Митасов и Ашот.Эмиль закручивал шара,Который не идет.Был этот стол и плох и мал,Название одно.Но дух Березина слеталНа старое сукно.

«В Бутырках, в камере, на сорок…»

В Бутырках, в камере, на сорок,На сорок пять, на пятьдесятПодследственных сквозь муть и морокКостяшки черные стучат.Стоит жара в казенном домеИ духотою душит, ноНет ничего на свете, кромеСухих костяшек домино.На первый взгляд игра простая,На самом деле, нет сложней, —Колоду черную пластая,Постичь закономерность в ней.Занятье плодотворно наше:Свой личный срок хотя б на треть,Как можно дальше от параши —Костяшками перетереть.

«Кто мне она? Не друг и не жена…»

Кто мне она? Не друг и не жена.Так, на душе ничтожная царапина.А вот – нужна, а между тем – важна,Как партия трубы в поэме Скрябина.

Трое

По острову идут на материкСырые облака без перерыва.Два зонтика имперских на троих,Британия бедна и бережлива.В блаженном смоге, в лондонском дыму,В дыму-тумане голова гудела.Фонтаны и дожди. И никому,И никому ни до кого нет дела.Эпоха… Спех… И все же, где забытБыл третий зонтик? Вспомнить бы неплохо…Упрется в площадь Пикадилли-стрит,А там фонтан сухой и рядом Сохо.Дождь не переставая льет и льетНад Лондоном, над черными мостами,И только бродят ночи напролетТри человека под двумя зонтами.

«Как благородна седина…»

Лёле

Как благородна сединаВ твоей прическе безыскусной,И все-таки меня онаНа лад настраивает грустный.Откуда этот грустный лад?Оттуда все же, думать надо,Что я премного виноватПеред тобой, моя отрада.В дремотной темноте ночнойМне слабо видится сквозь что-то,Как ты склонилась надо мной,Обуреваема заботой.Как охраняешь мой покой,Мой отдых над отверстой бездной.Бог наградил меня тобой,Как говорится, безвозмездно.За мой земной неправый путь,Судья Всевышний надо мноюОтсрочил Страшный суд чуть-чутьВо имя твоего покоя.

«Затем, чтоб не мешать погибельной работе…»

Затем, чтоб не мешать погибельной работеИ утренним часам прерывистого сна,Дом для гостей стоит почти что на отлете,А там, где сам живет, есть комната одна.А в ней болельщик мой глаголом и страстямиИспытывает стиль, до света жжет свечу,Приходит посмотреть, как я мечу третями,Как своего шара по-своему кручу.Карибский окоем зелено-серо-сизый,Береговой песок. Следы еще свежи.Сияющим плющом охвачены карнизы,И тысячами книг забиты стеллажи.Живем, пока живем. А там, глядишь, стареем.Но продолжаем жить. И все чего-то ждем.И вот остался я вдвоем с Хемингуэем,С «Иметь и не иметь» и с «Кошкой под дождем».

«Воскресное воспоминанье…»

Воскресное воспоминаньеОб утре в Кадашевской бане…Замоскворецкая зима,СтолицаНа исходе нэпаРазбогатела задарма,Но роскошь выглядит нелепо.Отец,Уже немолодой,Как Иудея, волосатый,Впрок запасается водой,Кидает кипяток в ушаты.Прохлада разноцветных плит,И запах кваса и березыВ парнойПод сводами стоитЕще хмельной,Уже тверезый.В поту обильном изразцы,И на полках блаженной пытки —Замоскворецкие купцы,Зажившиеся недобитки.И отрокВпитывает впрок,Сквозь благодарственные стоны,Замоскворецкий говорок,Еще водой не разведенный.

«Я замечаю в ней следы ума…»

Я замечаю в ней следы ума,Жестокости и жесткости, и жалость,И жалость, о которой и самаЕще не знает или знает малость.Я замечаю в ней черты отцаИ собственные с ними вперемешку,И, замечая, не стыжусь лица,Скрывающего горькую усмешку.

Белая собака

Был снегопад восемь дней, а потом и мороз наморозил.Не разметешь, не протопчешь, до соседней избы не дойдешь.Здесь не поможет ничем не то что лопата — бульдозер.Весь Первояну-поселок заставлен сугробами сплошь.Разум и нищий инстинкт пребывают извечно бок о бок,И неизвестно чему эта бездомная, слабая, тощая белая сука верна.Ради того, чтобы жить, от избы и к избе в небывалых сугробах,В непроходимых снегах протоптала тропинку она.

Tslun tschan

Этот остров Цлун-Чан – случайный транзит,Потому что Калькуттский аэропортВ связи с нелетной погодой закрытИ желтым туманом к земле притерт.Этот старый отель дело своеДелать привык в темноте.Эти девки внизу способны на все.И на все способен портье.

Последний лыжник

Поднималась – неисчислима,Как на зов боевой трубы,Половина Третьего РимаВ полночь, в пятницу, по грибы.Только все это не охота,Не рыбалка и не лыжня,Не грибы, а другое что-то,Вроде знаменья – знамя дня.Что-то вроде религий новых,Что возникли на склоне летБез основ и на тех основах,У которых основы нет.Из «почтовых ящиков» лезлиАкадемики на ледник,Не сиделось в казенном креслеГрибникам, браконьерам, еслиСын Гермеса вселялся в них.На природу людей манило,Прямо в лоно вела стезя,Но нисколько не изменилоТо, чего изменить нельзя.Вновь попрятались горожанеВ распрекрасных своих домах,Там, где 007 на экране,Выполняющие заданье,Полыхают в полупотьмах.А в лесу, на лыжне проложеннойЧастью воинской, в поворотЛыжник старенький осторожноКосным шагом войдет вот-вот.Самый лишний из самых лишних,На лыжне вполне призовой,На солдатской, последний лыжникКрестный путь завершает свой.И в предмартовский день мороза,В благодатные минус три,Он сморкается. Кровь склерозаНа лыжню летит из ноздри.