Тутъ ученое рвеніе его грубо было прервано палачомъ.

— Клянусь честью, я этого и не подозрвалъ! Ученый аббатъ, о которомъ вы упомянули, почтеннйшій, до сихъ поръ утаивалъ отъ меня эти прекрасныя права, такъ обольстительно обрисованныя вами… Но господа, — продолжалъ Оругиксъ: — оставивъ въ сторон нелпости стараго сумасброда, карьера моя дйствительно не удалась. Теперь я не боле какъ бдный палачъ бднаго округа, а между тмъ было время, когда я могъ затмить славу Стиллисона Дикаго, знаменитаго палача московитовъ. Поврите-ли вы, что именно мн двадцать четыре года тому назадъ поручено было привести въ исполненіе приговоръ надъ Шумахеромъ.

— Надъ Шумахеромъ, графомъ Гриффенфельдомъ! — вскричалъ Орденеръ.

— Это васъ удивляетъ, господинъ нмой. Да, надъ Шумахеромъ, котораго судьба можетъ опять толкнуть въ мои руки, въ случа если король вздумаетъ отмнить отсрочку… Опорожнимъ по кружечк, господа, и я разскажу вамъ какимъ образомъ начавъ такъ блистательно, я кончаю такъ скромно свою дятельность.

«Въ 1676 году служилъ я у Рума Стуальда, королевскаго палача въ Копенгаген. Въ то время какъ осужденъ былъ графъ Гриффенфельдъ, хозяинъ мой захворалъ и, благодаря протекціи, мн поручено было замстить его при исполненіи приговора. 5-го іюня — никогда не забуду этого дня — съ пяти часовъ утра я воздвигъ при помощи плотника большой эшафотъ на площади цитадели и обилъ его трауромъ въ знакъ уваженія къ осужденному. Въ восемь часовъ представители дворянства окружили эшафотъ и шлезвигскіе уланы сдерживали напоръ толпы, тснившейся на площади. Кто не возгордился бы на моемъ мст! Съ топоромъ въ рук прохаживался я по эстрад. Взгляды всхъ были устремлены на меня: въ эту минуту я былъ самое важное лицо обоихъ королевствъ. Карьера моя обезпечена, — говорилъ я себ: — что подлала бы безъ меня вся эта знать, поклявшаяся низвергнуть Шумахера? Я уже воображалъ себя титулованнымъ королевскимъ палачомъ, имлъ уже слугъ, привиллегіи… Чу! Въ крпости пробило десять часовъ. Осужденный вышелъ изъ тюрьмы, прошелъ площадь твердыми шагами, спокойно поднялся на эшафотъ. Я хочу связать ему волосы, онъ оттолкнулъ меня и самъ оказалъ себ эту послднюю услугу. „Давно уже“, улыбаясь замтилъ онъ настоятелю монастыря святого Андрея: „давно уже я не причесывался самъ“. Я подалъ ему черную повязку, онъ презрительно отказался, но презрніе его относилось не ко мн. „Другъ мой“, замтилъ онъ мн: „быть можетъ еще въ первый разъ сходятся такъ близко два крайнихъ служителя правосудія, канцлеръ и палачъ“. Эти слова неизгладимо врзались въ мою память. Оттолкнувъ черную подушку, которую я хотлъ подложить ему подъ колни, онъ обнялъ священника и опустился на колни, проговоривъ громкимъ голосомъ, что умираетъ невинный. Тогда ударомъ молота разбилъ я щитъ его герба, провозгласивъ обычную формулу: это не длается безъ основательной причины. Такое безчестіе поколебало твердость графа; онъ поблднлъ, но тотчасъ же сказалъ: король далъ мн, король можетъ и отнять.

Онъ склонилъ голову на плаху, устремивъ взоръ на востокъ; а я, обими руками взмахнулъ я топоръ… Слушайте! Въ это мгновеніе услыхалъ я крикъ; помилованіе, именемъ короля! Помилованіе Шумахеру! Я обертываюсь и вижу адъютанта, несшагося во весь опоръ къ эшафоту, размахивая пергаментомъ. Графъ поднялся не съ радостнымъ, но довольнымъ видомъ. Пергаментъ въ его рукахъ. „Праведный Боже!“ вскричалъ онъ: „вчное заключеніе! Ихъ милость тяжеле смерти“. Въ уныніи спустился онъ съ эшафота, тогда какъ всходилъ на него съ спокойнымъ духомъ. Для меня такой исходъ дла не имлъ никакого значенія. Я и представить себ не могъ, что спасеніе этого человка будетъ моей гибелью. Разобравъ эшафотъ, я возвратился къ хозяину, все еще полный надеждъ, хотя и не разсчитывалъ получить золотой экю, цну срубленной головы. Однако, дло этимъ не кончилось. На другой день я получилъ приказаніе выхать изъ столицы и дипломъ палача Дронтгеймскаго округа! Палачъ округа и притомъ послдняго округа Норвегіи! Видите, господа, къ какимъ важнымъ послдствіямъ приводятъ незначительныя обстоятельства. Враги графа, желая выказать свое милосердіе, все такъ устроили, чтобы помилованіе опоздало. Они ошиблись въ какой нибудь минут. Меня обвинили въ медленности, какъ будто прилично было не дать знатному узнику насладиться нсколькими, мгновеніями передъ смертью! Какъ будто королевскій палачъ, совершающій казнь великаго канцлера, могъ дйствовать безъ достоинства и поспшно, подобно провинціальному палачу, вшающему жида! Въ добавокъ присоединилось и недоброжелательство. У меня былъ братъ, который можетъ быть живъ еще и теперь. Перемнивъ имя, онъ втерся въ домъ новаго канцлера, графа Алефельда. Присутствіе мое въ Копенгаген стсняло презрннаго, который ненавидлъ меня, быть можетъ, потому что раньше или позже мн придется его повсить.

Тутъ словоохотливый разсказчикъ остановился дать волю своей веселости, потомъ продолжалъ:

— И такъ, любезные гости, я помирился съ моей участью. Да на кой чортъ быть честолюбивымъ! Здсь я добросовстно исполняю свое ремесло; продаю трупы, или Бехлія длаетъ изъ нихъ скелеты, которые покупаетъ Бергенскій анатомическій кабинетъ. Смюсь надъ всмъ, даже надъ этой несчастной бабой цыганской, которую уединеніе сводитъ съ ума. Мои три наслдника подростаютъ въ страх къ дьяволу и вислиц, моимъ имененъ стращаютъ ребятъ въ Дронтгеймскомъ округ. Синдики снабжаютъ меня колесницей и красной одеждой. Проклятая башня защищаетъ меня отъ дождя подобно епископскому дворцу. Старые попы, которыхъ приводитъ сюда буря, читаютъ мн проповди, ученые льстятъ мн. Словомъ, я такъ же счастливъ, какъ и всякій другой: пью, мъ, вшаю и сплю.

Оканчивая свою рчь, палачъ прерывалъ ее глотками пива и взрывами шумной веселости.

— Онъ убиваетъ и спитъ! — прошепталъ священникъ. — Несчастный!

— Какъ счастливъ этотъ бднякъ! — вскричалъ отшельникъ.

— Да, братъ отшельникъ, — согласился палачъ: — я такъ же бденъ, какъ и ты, но счастливе тебя. Право, ремесло хоть куда, если бы только завистники не уничтожали его выгодъ. Представьте себ, не знаю, какая то именитая свадьба внушила вновь назначенному Дронтгеймскому священнику мысль просить помилованія двнадцати осужденнымъ, которые принадлежатъ мн?..

— Принадлежатъ теб! — вскричалъ священникъ.

— Само собою разумется. Семеро должны быть высчены, двое заклеймены въ лвую щеку и трое повшены, а это составляетъ двнадцать… да двнадцать экю и тридцать аскалоновъ, которые я потеряю, если просьба увнчается успхомъ. Какъ вамъ нравится, господа, этотъ священникъ, распоряжающійся моимъ добромъ? Зовутъ этого проклятаго попа Афанасій Мюндеръ. О! Пусть только онъ попадетъ въ мои лапы!

Священникъ всталъ изъ за стола и спокойнымъ голосомъ произнесъ.

— Сынъ мой, я Афанасій Мюндеръ.

При этихъ словахъ глаза Оругикса гнвно сверкнули и онъ быстро вскочилъ съ своего мста. Разъяренный взглядъ его встртился съ спокойнымъ, добродушнымъ взоромъ священннка, и онъ снова опустился на свое мсто медленно, молча и смущенно.

На минуту воцарилось молчаніе. Орденеръ, тоже поднявшійся изъ за стола, чтобы защитить священника, первый прервалъ его.

— Николь Оругиксъ, — сказлъ онъ: — вотъ тринадцать экю, которые вознаградятъ васъ за помилованныхъ преступниковъ…

— Увы! — прервалъ его священникъ: — кто знаетъ, удовлетворятъ ли мое ходатайство! Мн необходимо поговорить съ сыномъ вице-короля, все зависитъ отъ брака его съ дочерью канцлера.

— Батюшка, — отвчалъ молодой человкъ твердымъ голосомъ: — я добьюсь этого. Орденеръ Гульденлью не приметъ обручальнаго кольца, прежде чмъ не будутъ разбиты оковы вашихъ узниковъ.

— Молодой чужестранецъ, что можете вы сдлать; но да услышитъ и да вознаградитъ васъ Создатель!

Между тмъ тринадцать экю Орденера дополнили эфектъ, производимый взоромъ священника. Николь вполн успокоился, прежняя веселость вернулась къ нему.