— Пожертвуйте на сткляночку… — началъ Чубыкинъ, остановясь около двери.

Читавшій газету хозяйскій сынъ быстро опустилъ газетный листъ, взглянулъ на Чубыкина и быстро воскликнулъ:

— А! Явленное чудо! Пудъ! Не долго-же ты нынче пропадалъ. Когда объявился?

— Вчера прибылъ-съ въ сверную столицу и остановился въ Европейской гостиннц.

— Покажись-ка, покажись! Батюшки, въ какомъ ты вид! Въ такомъ ужасномъ вид ты никогда еще не приходилъ.

— Приходилъ-съ, Анисимъ Парфенычъ… хе-хе-хе, запамятовали вы только… хуже еще приходилъ, приходилъ такъ, что даже рубашки подъ одежей не было, а сегодня я въ рубашк,- отвчалъ Чубыкинъ.

— Откуда ты такіе костюмы берешь?

— Музей у насъ въ Шлиссельбург есть такой.

— Удивительно. А казенную одежу, въ которой васъ пересылаютъ на мсто приписки, значить по боку?

— Лишняя обуза, Анисимъ Парфенычъ, для страннаго человка.

— Именно, братецъ ты мой, ты странный человкъ.

— Не судите и не осуждены будете. А лучше вотъ подайте, что милость будетъ.

— Да вдь я жалючи. Когда-то мы съ тобой гуливали по «Аркадіямъ» и «Акваріумамъ».

— Было, прошло и быльемъ поросло! На сткляночку…

Чубыкинъ махнулъ рукой и поклонился просительно. Хозяйскій сынъ покачалъ головой и сказалъ своему приказчику:

— Вдь вотъ когда-то человкъ франтикомъ былъ, кадрили съ фигурами монстръ на вечеринкахъ отмахивалъ, при фрак и при бломъ галстух, и вдругъ изъ полированнаго человка верхнимъ концомъ да внизъ. Который годъ по этапу-то ходишь? — спросилъ онъ Чубыкина.

— По этапу-то всего третій-съ… Конечно раньше я тоже ужъ свихнувшись былъ, но…

— Ахъ, Пудя, Пудя! Да неужто ты не можешь исправиться?

— Старая исторія, Анисимъ Парфенычъ! Пожертвуйте…

Чубыкинъ опять махнулъ рукой.

— Да вдь пожертвовать на вино можно, но я хотлъ-бы для тебя что-нибудь получше… — проговорилъ хозяйскій сынъ.

— Не стоитъ-съ.

— Дайте ему валенки, ребята. Снимите… Вдь зима начинается, а у него голые пальцы изъ сапогъ торчатъ. Вотъ теб валенки сейчасъ дадутъ. Переоднься. Только смотри, не пропей ихъ.

— Благодаримъ покорно, Анисимъ Парфенычъ, но ручаться за себя не могу. Дйствительно, очень холодно, но…

— Ахъ, ты какой! Ну, все равно, переобувайся. А вдь когда-то онъ по двнадцати рублей за сапоги платилъ.

— Слышалъ я, хотя самъ и не запомню. Въ рынк сказывали, — произнесъ приказчикъ, подавая валенки.

Чубыкинъ сталъ переобуваться.

— Это я по старой памяти, такъ какъ мы съ тобой, Пудка, когда-то гуливали. Вмст вдь путались-то, но отчего я не свихнулся и отчего ты такъ опустился? — разсуждалъ хозяйскій сынъ.

— Линія такая. Вы и я — охъ, какое междометіе обширное! Вы вдь трагедію-то знаете. Я мачиху полюбилъ и она была ко мн очень склонна. Ну, отецъ… Онъ выгналъ меня изъ дома. Мачиху на запоръ…

— Все-таки, ты могъ-бы жить у кого-нибудь въ приказчикахъ… Свой хлбъ добывать… А теперь милостыню просишь, спился и въ какомъ положеніи!..

— Анисимъ! Да вдь любовь… Я изъ-за любви погибаю!.. И изъ-за жалости къ ней. Изъ-за Елены. Ты думаешь, ее-то мн не жалко? Вотъ что здсь у меня…

Чубыкинъ ударилъ себя въ грудь кулакомъ, а потомъ смахнулъ съ глаза слезу.

— Забыть надо. Пойти къ отцу повиниться… — продолжалъ хозяйскій сынъ.

— Къ отцу? Да разв онъ впуститъ? Вдь онъ проклялъ меня. Помните, когда мы съ ней, съ мачихой, бжать задумали? Ты долженъ помнить. Насъ тогда у Краснаго кабачка накрыли. И вотъ онъ меня проклялъ, а ее на запоръ, на ключъ. Что-то она теперь, сердечная?..

— Недавно вмст съ твоимъ отцомъ въ театр сидла. Она-то угомонилась. Въ «Акваріум» она тутъ какъ-то лтомъ съ нимъ была. Только ты вотъ забыть и обдержаться не можешь.

— Такая ужъ планета надо мной! Ничего не подлаешь.

— Брось пьянство. Наплюй на паскудную, забудь мачиху, такъ и мы тебя къ себ въ приказчики возьмемъ. Я упрошу отца. Только ты мн долженъ дать слово, поклясться передъ иконой, что бросишь.

— Да вдь ужъ пробовалъ взять меня дяденька мой Осипъ Вавилычъ, но толку-то не вышло, — отвчалъ Чубыкинъ.

— Дядя твой помстилъ тебя въ своей лавк, а лавка его противъ оконъ твоей мачихи — ну, понятно, она тебя и раздражала. А мы помстимъ тебя служить не здсь въ лавку, а въ нашу лавку въ другомъ рынк. Подумай, Пудъ.

— Нечего думать-съ. Дянія мои многогршныя должны скончаться гд-нибудь подъ заборомъ. Умру, какъ собака — и длу конецъ. Туда мн и дорога.

— Ахъ, Пудъ, Пудъ! И говоришь это трезвый!

— Со вчерашняго дня капли во рту не было. За валенки спасибо… Но пожертвуй на баночку съ киличкой…