А между тмъ на задахъ огорода раздавались визгливые женскіе голоса. Изъ-за кустовъ выбжалъ мальчишка Ванюшка.

— Пожалуйте, дяденька, пятіалтынный! Аришку вамъ и двухъ другихъ двокъ привелъ.

— Ахъ, ты, шельмецъ, шельмецъ! А я ужъ на охоту собрался, — отвчалъ Петръ Михайлычъ.

— Да вдь сами-же вы приказывали.

— Ну, длать нечего. Надо дв-три псни прослушать. Охота не уйдетъ, Карлъ Богданычъ или Богданъ Карлычъ!.. Погоди! Прослушаемъ русскія псни прежде, коли ты русское чувство чувствуешь. Докажи, что ты русскій хлбъ шь, потому русскій нмецъ…

— Пожалуй… — улыбнулся докторъ, присаживаясь на скамейку. — Но тогда я долженъ бутылку пива выпить. Это моя обычная порція посл завтрака.

— Пивка? — встрепенулся Степанъ. — Въ одинъ монументъ слетаю. Полдюжинки?

— Зачмъ полдюжины? Бутылку! — отвчалъ докторъ.

— Тащи полдюжины. И я выпью. Да нужно и двокъ попотчивать, егерю дать… — перебилъ его Петръ Михайлычъ.

— Меня не забудьте, ваше боголюбію, — подсказалъ Степанъ.

— Да, да… Моему возниц Стакану тоже стаканъ. Вотъ деньги. Вели изъ кабака дюжину притащить! Теперь не выпьемъ, такъ на вечеръ останется.

Мужикъ схватилъ деньги и побжалъ съ огорода. Показались три деревенскія двушки. Он подходили и пли псню.

— А, Ариша! Здорово, живая душа на костыляхъ, стрекоза въ серьгахъ!

— Здравствуйте, Петръ Михайлычъ, — поклонилась Петру Михайлычу красивая черноглазая двушка въ зеленомъ шерстяномъ праздничномъ плать и улыбнулась во всю ширину лица. — Съ работы по вашему приказанію ушла, только-бы вамъ угодить — вотъ какъ мы вашу милость цнимъ. — Стала я дома переодваться — мамка ругается! Страсть какъ ругала меня, а все изъ-за васъ.

— Молчи! Посеребрю!

— Ужъ разв, что посеребрите. А то, ей-ей, отъ работы оторвалась. Вдь сорокъ копекъ въ день…

— Цыцъ! Водки хотите?

— Не потребляемъ, сами знаете. Вотъ разв пивца.

— Сейчасъ пиво принесутъ. Пойте!

Двушки запли. Докторъ сидлъ, закуривалъ новую сигару, улыбался и бормоталъ:

— И это называется охота! Гмъ…

Появилось пиво. Къ бражничанью Петра Михайлыча присоединились мужикъ Степанъ, егерь, три крестьянскія двушки. Даже мальчишка Ванюшка — и тотъ просилъ себ стаканъ пива. Петръ Михайлычъ взъерошилъ ему волосы на голов, назвалъ «паршивцемъ», но пива далъ и приказалъ ему выпить его залпомъ, что тотъ и исполнилъ, похваставъ:

— Эка, невидаль пиво-то! Я стаканъ водки сразу выпить могу. Мы разъ съ Максимкой, съ сынишкой Василья Корявова, цлый двугривенный въ питейномъ пропили. Отъ господина охотника за сморчки деньги получили — и пропили. Я даже пьянъ былъ.

Докторъ покачалъ головой и сказалъ:

— Еще хвастаешься, дрянь эдакаяі И не выдралъ тебя отецъ за это?

— Зачмъ драть? Тятька самъ пьянъ былъ. Его тоже охотники напоили.

Двушки голосили псни. Петръ Михайлычъ хваталъ ихъ и сажалъ къ себ на колни. Он вырывались. Докторъ тоже все еще не шелъ на охоту и сидлъ тутъ. Онъ хоть и сказалъ, что выпьетъ только свою положенную порцію, то-есть одну бутылку пива, но пилъ уже вторую. Мужикъ Степанъ разсказывалъ, что въ Гуляев медвдь появился и задралъ телку.

— Медвдь? — встрепенулся докторъ и крикнулъ егерю: — Амфилотей! Такъ что-жъ ты? Надо его обойти. Ты знаешь, что я давно медвдя дожидаюсь, чтобъ свой медвжій охотничій аппаратъ испробовать.

Егерь махнулъ рукой.

— Пустое дло, Богданъ Карлычъ! — сказалъ онъ. — Никакого медвдя нтъ. Бабы брешутъ. Я ужъ ходилъ и смотрлъ телку. Просто ее чуточку собаки сторожа Кондратья въ лсу подрали. Забрела въ лсъ и подрали. И подрана-то самую малость.

— Толкуй! Толкуй! Староста гуляевскій этого медвдя видлъ, — стоялъ на своемъ Степанъ.

— Такъ староста видлъ медвдя-овсяника, на овс его видлъ, а овсяникъ не станетъ телку драть.

— Какъ не станетъ? Въ лучшемъ вид задеретъ. Но ты мн хоть овсяника приготовь для испробованія аппарата. Долженъ-же я когда-нибудь испробовать аппаратъ при господахъ охотникахъ. Аппаратъ удивительный. Я хочу на него даже привиллегію взять. Пожалуйста медвдя… Вдь теб про медвдя не я одинъ говорилъ, теб и другіе охотники говорили.

— А овсяники будутъ. Дайте только срокъ овесъ скосить. Какъ вотъ овсы скосятъ — тутъ у насъ овсяники и обозначатся. Придутъ они на скошенное мсто по старой памяти — я давай выть. А теперь какъ-же овсяника обходить? Овсы помнешь. За потраву надо платить.

— Но вдь медвдь-то все-таки мнетъ овсы. А убивъ его, мы даже сдлаемъ благодяніе владльцамъ овсовъ. Но, главное, мн хочется аппаратъ свой испробовать.

— Господинъ докторъ! А какой это такой аппаратъ? — спросилъ Петръ Михайлычъ пьянымъ голосомъ.

— А такой, что даже пьяный человкъ при этомъ аппарат можетъ одинъ на медвдя ходить, — отвтилъ докторъ и улыбнулся.

Петръ Михайлычъ принялъ слово «пьяный» на свой счетъ и обидлся.

— Что это такое? Критика? На мою личность критика? — спросилъ онъ, поднимаясь съ мста. — Нтъ, братъ, господинъ нмецъ, я этого не позволю! Я хоть и выпивши, но я двоихъ трезвыхъ нмцевъ за поясъ заткну. Я блку одной дробиной въ глазъ… Пьяный!