Какъ по щучьему велнью, какъ въ замк сказочнаго Черномора, въ нсколько минутъ появился въ сосдней съ опочивальной комнат столъ съ серебрянымъ самоваромъ и съ дорогимъ севрскимъ сервизомъ, яйца въ смятку, цыплята, пирожки, красное вино, сливки, варенье. Даже любимые Катериной Андреевной крендельки съ миндалемъ и изюмомъ были тутъ; это ужъ Глафира позаботилась и сама разсказала повару, какъ именно сдлать эти крендельки. Такихъ цыплятъ, пирожковъ, рыбы въ какомъ то душистомъ соус и такого вина Катерина Андреевна давно не кушала, вроятно, даже никогда. Свжая посл сна и ванны, отдохнувшая, немного озабоченная, но не печальная, вышла она къ чаю и сла за самоваръ. Глафира длала ей тартинки, Матрена, въ дорогомъ шерстяномъ плать, похожая на купчиху или на помщицу средней руки, стояла у дверей.

Катерина Андреевна отвтила на поклонъ своей тюремницы и сказала ей:

— Я хочу остаться съ моею двушкой.

— Слушаю, матушка барыня, — низко поклонилась Матрена. — Если будетъ что нибудь угодно, такъ я тутъ вотъ буду, извольте только крикнуть.

Матрена поклонилась еще разъ и вышла.

Съ аппетитомъ покушавъ и выпивъ стаканъ душистаго вина, Катерина Андреевна принялась за чай.

— Точно во сн все, Глафира, — обратилась она къ своей наперсниц, которая стояла около стола, поджавъ руки.

— Именно словно во сн, золото вы наше! — запла Глафира. — Подхватили, посадили и увезли! Въ полонъ взяли, одно слово?

— Вдь это насиліе, разбой.

Глафира промолчала на это.

— Разбой, говорю, это, — повторила Катерина Андреевна.

— Да что же имъ длать то, барину здшнему, Скосыреву господину, ежели они столь сильно влюбимшись въ васъ, нашу красавицу? — проговорила Глафира. — Изъ-за любви то, солнце вы наше красное, и убійства бываютъ, и все. Любовь то, матушка, зла.

— Да я то его не люблю, я то не желаю его любви!

Глафира опять помолчала, подошла къ столу и тронула блую, какъ снгъ, тонкую камчатскую скатерть, съ вышитымъ на углу вензелемъ и гербомъ Скосырева.

— Богатство то какое во всемъ, Господи! — проговорила она. — Блье-ли, посуда-ли, — серебро-ли — на отличку все! Перинка, на которой вы почивали, изъ лебяжьяго пуха вся, одяло заграничнаго бархата, а въ дом, въ дом что, такъ уму помраченіе! Пока вы почивали, мн Матренушка все показывала. Ума помраченіе!.. Показываетъ, да и говоритъ: и все то, — говоритъ, — это твоей барыни будетъ, ежели она полюбитъ нашего барина. Увезетъ, говоритъ, онъ ее въ заграницу и заживутъ они тамъ, какъ принцы...

— Эта Матрена — клюшница, что ли? — спросила Катерина Андреевна.

— Никакъ нтъ-съ. Клюшница у нихъ Аксинья, она теперича въ Москв при барин, а Матренушка эта пвица была при покойномъ еще барин и теперича управительницей хора. Хоръ есть у барина то, изъ крпостныхъ двушекъ весь и все, говорятъ, красавицы на подборъ.

Катерина Андреевна наморщила бровки.

— Гаремъ тутъ у него, врод какъ у султана турецкаго, — замтила она.

— Отъ скуки, матушка. Баринъ одинокій, подружки-барыни нтъ, ну, и забавляются отъ скуки. Матреша то сказывала мн, что пять годковъ тому назадъ баринъ увезъ у какого то полковника жену и разводъ ей выхлопоталъ, жениться хотлъ, такъ въ т, говоритъ, поры никакихъ хоровъ не было, всхъ, говорятъ, пвицъ замужъ поотдавалъ, да умерла эта барыня то, съ лошади упала, катамшись, и умерла, ну, опять все по старому и пошло. Ахъ, матушка вы, наша, красавица вы писаная, слдуетъ вамъ...

— Что?

— Слдуетъ вамъ приласкать здшняго барина...

Катерина Андреевна топнула ножкой и выгнала свою наперсницу.

Наступилъ вечеръ. У окна своей „новой“ комнаты сидла Катерина Андреевна и смотрла на дворъ усадьбы. Направо ярко догоралъ день, и лучи зимняго заката окрашивали въ розовый цвтъ и снжныя равнины, и далекій лсъ, и блую церковь усадьбы, и вс постройки. Налво тянулся громадный садъ съ вковыми липами и тополями, тоже розовыми теперь отъ лучей заката. Прямо шла длинная аллея изъ березъ, соединяющая усадьбу съ большою дорогой. Весь обширный дворъ былъ застроенъ различными службами подъ желзными крышами, окрашенными въ красный цвтъ. Вдали виднлись длинныя зданія конюшенъ и каретныхъ сараевъ, оранжереи, домашній театръ, еще какія то постройки съ колоннами, съ бюстами и статуями въ нишахъ, съ гербами на фронтонахъ. Все кругомъ кипло жизнью, хотя главы, владыки этого богатаго, роскошнаго имнія и не было дома. Его не было дома, но его очевидно, ждали. Съ полчаса тому назадъ прискакалъ верховой, вроятно посланный передовымъ встникомъ съ ближайшей отъ имнія станціи. Не успли еще отвести усталаго, взмыленнаго коня въ конюшню, какъ началась суматоха по всему двору. Мужики мели дорожки и посыпали ихъ пескомъ, разгребали снгъ съ аллеи, изъ одного флигеля до другаго то и дло бгали лакеи, горничныя, казачки; какой то толстякъ въ ватномъ сюртук гороховаго цвта, — очевидно, управляющій, — суетливо шнырялъ по двору, опираясь на палку и пуская ее иногда въ ходъ. Въ кухн ярко топилась плита, и въ окнахъ виднлись блыя фигуры поваровъ. Толстый человкъ въ гороховомъ сюртук чаще и чаще выбгалъ на дворъ и все посматривалъ на дорогу.

Катерина Андреевна смотрла на все и думала свои думы.

Точно во сн прошли цлыя сутки. Ее увезли. Богатый, избалованный и этимъ богатствомъ и лестью, и всею жизнью баринъ, не знающій границъ своихъ желаній, самовольно увезъ ее, и вотъ она въ его власти. Онъ ршился на поступокъ отчаянный, дерзкій, ршился на такой поступокъ, отвтственности за который онъ не избгнетъ, не смотря ни на богатство, ни на связи, не говоря уже о томъ, что мужъ похищенной жены явится грознымъ мстителемъ. Звачитъ, очень любитъ Катерину Андреевну Скосыревъ. Онъ страшно рискнулъ, ршившись на отчаянный поступокъ этотъ, а вдь онъ богатъ, передъ нимъ дорога, передъ нимъ жизнь, полная наслажденій, радостей, а такую жизнь есть основаніе поберечь. Да, значитъ, онъ очень любитъ. За него пошла бы первая красавица Москвы, богатая, родовитая; за нимъ ухаживали эту зиму маменьки первыхъ невстъ, а онъ взялъ, да и увезъ чужую жену, не спросивъ даже ея согласія. Онъ, говорятъ, все такъ, всю жизнь. Онъ и на войн не берегъ себя въ разгар счастливой молодости, и на многихъ дуэляхъ подставлялъ лобъ подъ пулю, шутя и играя; шутя онъ и убивалъ на дуэляхъ. Шутя онъ любилъ, шутя бросалъ, шутя легъ бы въ гробъ. Такого полюбить весело, хорошо особенно, если онъ любитъ, а ужь, конечно, любитъ.

Вотъ онъ прідетъ сейчасъ, войдетъ, конечно. Что ему сказать? Какъ его встртить?

Катерина Андреевна поежила плечиками, словно ей холодно стало, и улыбнулась.

Она сама любитъ его, очень любитъ, съ перваго раза произвелъ онъ на нее впечатлніе, но вдь она замужемъ. При мысл о муж Катерин Андреевн стало немножко грустно. Бдный онъ!... Что то онъ длаетъ теперь? Пріхалъ, узналъ страшную новость, да такъ, чай, брякнулся объ полъ. Ему и въ голову не придетъ, что жену увезли силой, онъ подумаетъ, что она убжала. Прислуга видла гусара Черемисова, и Лука Осиповичъ поскачетъ къ этому гусару, вызоветъ на дуэль, пожалуй, убьетъ и безъ всякой дуэли, — онъ человкъ добрый, душевный, но онъ вспыльчивъ, горячъ, ему удержу нтъ, когда онъ разсердится. Ну, а потомъ? Потомъ онъ узнаетъ правду и подетъ къ Скосыреву. Опять дуэль...