Павелъ Борисовичъ поклонился Катерин Андреевн, приказалъ Матрен подать огня и позвать къ барын Глафиру, а самъ вышелъ.

— Тамъ Наталья изъ Москвы пріхала такъ позвать ее ко мн въ кабинетъ, — приказалъ он на ходу лакею.

Съ раскраснвшимся еще отъ мороза лицомъ, взволнованная, видимо испуганная, но желающая казаться покойною, вошла Наташа въ кабинетъ. На ней былъ малиновый бархатный сарафанъ, кисейная сорочка, но голову покрывалъ не кокошникъ, какъ обыкновенно у двушекъ изъ домашняго хора Скосырева, а блый шелковый платочекъ. Не было на ше и монистовъ, которые служили неизбжнымъ украшеніемъ пвицъ и были обязательны, какъ форма, — у Павла Борисовича форма соблюдалась строго и вся дворня, раздленная на группы по своимъ спеціальностямъ, неуклонно должна была носить разъ установленный костюмъ.

Павелъ Борисовичъ, заложивъ руки въ карманы панталонъ, стоялъ у затопленнаго камина, когда вошла Наташа. На скрипъ двери онъ оглянулся, увидалъ двушку и смрилъ ее грознымъ взглядомъ.

— Это что такое значитъ? — спросилъ онъ. — Зачмъ ты пріхала сюда?

Наташа стиснула руки, хотла что-то сказать, но только глухо зарыдала и закрыла лицо руками.

— Это что еще за трагедія? — строго продолжалъ Павелъ Борисовичъ. — Изволь перестать сію минуту! Зачмъ пріхала и кто теб позволилъ?

— Сама, никто не позволялъ, — отвтила Наташа, вытирая слезы кончикомъ головнаго платка. — Длайте со миой, что угодно, есть на то воля ваша, а я не могу, не могу!

— Что ты не можешь? Въ чемъ дло? Ты мн толкомъ отвчай!

— Не могу. Конечно, я раба ваша, а только сердце у меня тоже есть и любить ему заказа нтъ, ну, я люблю, люблю! Узнала, что къ вамъ барыню Коровайцеву привезли, хотла на себя руки съ тоски да съ горюшка наложить, да сперва захотла васъ повидать, на... на эту барыню взглянуть...

Наташа не договорила и опять заплакала.

— Дура! — безъ гнва проговорилъ Павелъ Борисовичъ. — Ты что же вообразила? Жениться я, что-ли на теб долженъ?

— Ничего я, сударь, не вообразила, знаю я, что есть я ваша раба и что, поиграмши со мною, вы бросите меня, а любить все же люблю. Если-бъ вы невсту себ избрали, барышню, такъ я только плакала бы, а вамъ да ей счастья желала бы, любви да согласія, а то... чужую жену вы взяли.

— Ну, ну, молчать! — перебилъ Павелъ Борисовичъ. — Это еще что? Не выговоры ли ты мн читать будешь?

— Горе только она принесетъ вамъ, несчастье, — продолжала Наташа. — Мужа бросила, домъ покинула, такъ какое ужь тутъ отъ нея счастье?

— Я говорю теб, чтобы ты замолчала! По настоящему, слдовало бы тебя проучить за самовольщину, ну, да такъ и быть, прощаю. Изволь бросить эти глупости и помнить, кто ты. Скажите, какая еще Аркадія! Глупая ты двчонка! Неужели я долженъ каждой своей крпостной двк давать отчетъ? Ты съ ума сошла, я избаловалъ тебя, но помни, что я боле такихъ выходокъ не потерплю. Въ „Лаврикахъ“ найдутся и для тебя березы, ты меня знаешь.

— Прикажите хоть сейчасъ на конюшню отвести, до смерти запорите, я и словечка не вымолвлю супротивъ васъ, подъ розгами умирая, а ее, бглую барыню эту, я изведу!

— Молчать! — бшено крикнулъ Павелъ Борисовичъ. — Ты съ ума сошла, негодница! Вонъ сію минуту, а если я еще разъ услышу что нибудь подобное, такъ я тебя свиней пасти пошлю, въ посконный армякъ прикажу одть!

Павелъ Борисовичъ позвонилъ.

— Проводить Наташку въ людскую, — приказалъ онъ вошедшему лакею, а ко мн Матрену позвать! Столъ готовъ?

— Накрытъ-съ.

— Велть подавать!

Пришедшей Матрен Павелъ Борисовичъ приказалъ выдать Наташ матеріи на два платья и деньгами двадцать пять рублей, поселить ее въ двичьей и пріискать жениха.

— Спросишь ее, не правится ли ей кто нибудь изъ дворовыхъ, а то такъ вольнаго найти, — заключилъ онъ. — Сказать ей, что я награжу ее, а въ домъ теперь не пускать. Она, дура, скучать вздумала, слезы тутъ пустила, такъ не вздумала бы она барыню увидать да говорить ей что нибудь. Скажи, что за малйшую попытку я шкуру спущу. Избаловали двченку, Богъ знаетъ что вообразила!

— Много разъ вамъ докладывала объ этомъ, батюшка баринъ, — замтила Матрена.

— Дура ты, вотъ что! Стану я тамъ думать еще о твоихъ докладахъ! Теб дана воля надъ ними, ну, и должна наблюдать, взыскивать. Полагаю, что я не прогнвался бы, еслибъ ты ее проучила какъ слдуетъ да внушила, что она такое!

Павелъ Борисовичъ переодлся и вышелъ къ столу. Пришла и Катерина Андреевна.

— Я все въ томъ же туалет, — съ улыбкой обратилась она по-французски къ Скосыреву. — Хозяинъ долженъ извинить меня.