Павелъ Борисовичъ, когда дверь за Глафирой затворилась, сдлалъ нсколько шаговъ впередъ и приложилъ об руки къ груди.

— Катерина Андреевна, — заговорилъ онъ, блеснувъ глазами, — страсть моя къ вамъ такъ велика, что я не умю, не могу владть собою, и вотъ я увезъ васъ, зная, что добровольно вы не захотите слдовать за мною. Я не выпущу васъ отсюда, или на вашихъ глазахъ всажу себ пулю въ лобъ!

— Что же вамъ отъ меня угодно? Вы хотите, чтобы я была вашей любовницей?

— Я хочу быть около васъ, хочу дышать однимъ воздухомъ съ вами... О, какъ я люблю васъ!... И знаете ли, что я скажу вамъ? Еслибъ я былъ увренъ, что я гадокъ вамъ, что я вамъ совершенно не нравлюсь, — я никогда не ршился бы на мой дерзкій поступокъ, я заглушилъ бы свою страсть, но я... я думаю, что я не противенъ вамъ...

Лицо Катерины Андреевны зарумянилось.

— Ого, вотъ какъ! — проговорила она.

— Да, да!

Павелъ Борисовичъ подошелъ къ ней и взялъ ее за руку.

— Вдь я не ошибаюсь? — тихо, тихо спросилъ онъ. — Не ошибаюсь?

Катерина Андреевна вспыхнула вся и затрепетала. Близко, близко видла она передъ собою красивое, энергичное лицо Скосырева, его черные сверкающіе глаза, его вьющіеся, тоже черные, какъ смоль, волосы, вдыхала ароматъ его духовъ, ощущала на лиц его горячее дыханіе. Стройный, величавый, энергичный и неотразимо красивый, стоялъ онъ передъ нею, нашептывая любовныя рчи. Передъ нею былъ онъ, этотъ аристократъ, этотъ баловень счастія, первый въ губерніи женихъ, первый и кутила, мотъ, бреттеръ, донъ-жуанъ. У нея голова закружилась, и она тихо потянула отъ него свою руку, а онъ и другую взялъ, цловалъ об, говорилъ про любовь, про счастіе, сулилъ много, много радостей. Она хотла оттолкнуть его, хотла сказать, чтобы онъ ушелъ, оставилъ ее, а изъ устъ невольно вырвалось:

— Боже, что же мн длать? Вдь... вдь и я васъ люблю.

Онъ обнялъ ее, закинулъ ей голову назадъ и цловалъ ея щеки, губы, волосы, шею. На двор между тмъ темнло все боле и боле. Совсмъ уже въ догорающихъ лучахъ заката виднлась даль съ лсами, полями, деревнями, съ дымкой вечерняго тумана на горизонт. Павелъ Борисовичъ подвелъ Катерину Андреевну къ окну и указалъ ей на эту даль.

— Все вотъ это будетъ твое, моя радость, — сказалъ онъ, — а это лишь малая часть того, что я имю. Я богатъ, но меня не радовало мое богатство, и я расточалъ его. Зачмъ мн оно? Я умру, и все это пошло бы Богъ всть кому, а когда ты полюбишь меня, когда ты будешь моею, я буду знать, что у меня есть дорогое существо, которому я могу отдать все это. Я добуду теб разводъ, ты будешь моею законною женой, у насъ будутъ дти. Какъ я тебя люблю, еслибъ ты знала! Я вдь еще никогда не любилъ, я игралъ любовью и на женщинъ смотрлъ, какъ на игрушки, а нашихъ манерныхъ барышенъ, этихъ вышколенныхъ куколокъ, я только презиралъ, особенно когда видлъ, что он ловятъ меня, какъ богатаго жениха, быть можетъ, для того, чтобы измнить мн потомъ, и полюбить какого нибудь купидоноподобнаго мальчишку съ розовыми щечками и съ пустою головой, а тебя я полюбилъ съ перваго взгляда и поклялся, что ты будешь моею!

Катерина Андреевна, положивъ ему головку на плечо, слушала его и смотрла въ темнющую даль.

— А ты любишь меня? — тихо спросилъ Скосыревъ.

— Да.

— Милая!

— Но я боюсь чего то. Вдь я не твоя, вдь меня отнять могутъ. Что, если меня отнимутъ? Я не боюсь уже того, что мужъ можетъ измучить, истерзать меня, убить, а боюсь, боюсь потерять тебя.

Павелъ Борисовичъ крпко обнялъ ее.

— Никогда! — съ силою проговорилъ онъ. — Пока ты здсь, тебя не вырвутъ у меня, а въ самомъ скоромъ времени я отвезу тебя въ свою костромскую вотчину, и тамъ ужь никто не найдетъ тебя, а въ то время я буду хлопотать о развод. Милая, у меня есть деньги, а съ деньгами многое можно сдлать!

Въ это время на алле, идущей отъ большой дороги, показалась повозка, запряженная парою ямскихъ лошадей. Не важныя, но выносливыя и привычныя лошади бжали ходко, везя легкую повозку, и ямщикъ лихо помахивалъ кнутомъ, привставая на облучк.

— Это сюда кто нибудь детъ? — спросила Катерина Андреевна.

— Да. Но кто бы это могъ быть? Вроятно, гости къ управляющему или къ священнику.

— А вдругъ это за мной? — спросила Катерина Андреевна и тревожно смотрла на приближающуюся повозку.

— Вотъ вздоръ! — засмялся Павелъ Борисовичъ. — Твой мужъ увренъ, что тебя увезъ Черемисовъ, и долго еще не узнаетъ правды. Я сейчасъ прикажу узнать, кто это.

Онъ подошелъ къ двери и дернулъ за вышитую шелками сонетку.

Звонъ большаго серебрянаго колокольчика раздался по всему дому.

На звонокъ вошла Матрена и остановилась въ дверяхъ.

— Тамъ кто-то пріхалъ, узнать и доложить мн, — приказалъ Павелъ Борисовичъ.

— Слушаю-съ.

Матрена вышла и вернулась минутъ черезъ пять. Хитрое и умное лицо ея выражало смущеніе, глазки бгали, какъ пойманные въ мышеловку мышенки.

— Ну? — обратился къ ней Павелъ Борисовичъ.

— Наташа это пріхала... изъ Москвы...

— Кто-о?

— Наташа-съ, то есть двушка наша Наталья Корицына.

— Это еще что значитъ?

— Не могу знать-съ.

— Ты не спросила ее?

Матрена потупилась.

— Спрашивала-съ, но только она мн ничего не сказываетъ. Будь я въ Москв, такъ, конечно, этого не случилось бы, не отпустила бы... ну, а безъ меня не доглядли.

Павелъ Борисовичъ наморщилъ брови и потеръ переносицу.

— Я сію минуту, моя дорогая, — обратился онъ по-французски къ Катерин Андреевн. — Мы обдаемъ, конечно, вмст?

— Хорошо. А что это за таинственная гостья, которая васъ такъ смутила?

— Моя крпостная двка.

— И фаворитка?

Павелъ Борисовичъ пожалъ плечами.

— Если хочешь, да, но фаворитка безъ привилегій.

— Однако, вотъ, она осмлилась самовольно послдовать за вами.

— И поплатится за это. Она у меня плясунья въ моемъ хор. Она пляшетъ все, а теперь вотъ она запоетъ у меня. Черезъ полчаса я жду тебя къ столу, мой ангелъ.