— Латухинъ, вы попали именно въ часъ, — заговорилъ Павелъ Борисовичъ, весь сіяя, ликуя и словно выростая. — Мой другъ, Аркадій Николаевичъ Черемисовъ, привезъ мн радостную всть и ради этого я исполняю ваше желаніе, отпускаю Надю...

— Павелъ Борисовичъ! — воскликнулъ Латухинъ, захлебываясь.

— Постойте. Завтра же мой довренный сдлаетъ бумагу и Надя получитъ вольную, а деньги, которыя вы заплатите мн за нее, я подарю Над на приданое. Я не хочу, чтобы моя крпостная выходила безприданницей.

Латухинъ бросился къ ногамъ Павла Борисовича, но тотъ поднялъ его.

— Вотъ его благодарите, гусара этого лихого.

Сіяющій Латухинъ подошелъ къ Черемисову.

— Спасибо вамъ, господинъ офицеръ, русское спасибо, поклонъ до земли! Радостнымъ встникомъ явились вы и ангеломъ избавителемъ для меня!

— Очень радъ, голубчикъ! — смясь, отвчалъ Черемисовъ. — Вотъ продуюсь въ карты, прокучусь до тла, такъ вы мн денегъ дадите подъ заемное письмо до оброка. А?

— Сколько угодно, ваше благородіе!

— Ты забылъ, Аркадій, что мой бумажникъ всегда къ твоимъ услугамъ, — сказалъ Скосыревъ.

— Вотъ еще, стану я у своего деньги занимать, да особенно при такихъ обстоятельствахъ! Словно плату за услугу получу. Да мн и не надо пока, есть, а тамъ откуда нибудь съ неба упадутъ. У купца вотъ займу. А сегодня пить съ купцомъ будемъ, помолвку его отпразднуемъ. Хорошенькая у тебя женка будетъ, купчикъ, честное слово! Одть ее куколкой, такъ хоть на показъ!

Иванъ Анемподистовичъ не зналъ, что длать отъ нахлынувшаго вдругъ счастія. Онъ то плакалъ, то смялся, каждую минуту подходилъ благодарить Скосырева и Черемисова. Когда первый приливъ радости немного прошелъ, Иванъ Анемподистовичъ сообразилъ, что господа пригласятъ его участвовать въ приготовляемомъ ужин и позовутъ пожалуй Машу, о чемъ и намекалъ уже Черемисовъ. Это было очень не желательно Ивану Анемподистовичу: онъ боялся, что Маша можетъ выдать себя и вотъ онъ попросилъ Павла Борисовича отпустить его и Машу, чтобы обрадовать старуху мать.

— Хорошо, позжай себ, мн все равно, — охотно согласился Скосыревъ. Ему не до того было.

Вошелъ Шушеринъ.

— Прощаю я теб, лисица старая, твои проказы, — обратился къ нему Павелъ Борисовичъ. — День сегодня такой, случай такой. Надежду я отпускаю на волю и завтра же по имющейся у тебя довренности соверши въ палат вольную и выдай вотъ купцу, а деньги перодашь потомъ мн, — я ихъ подарю невст на приданое.

Павелъ Борисовичъ, смясь, обратился къ Латухину:

— Ты этому волку старому много не давай за его хлопоты, а то вдь онъ ограбитъ тебя. Ну, ступайте. Шушеринъ, отпустить съ нимъ Надежду!

Низко кланяясь Павлу Борисовичу, вышелъ счастливый Латухинъ.

— На свадьбу насъ позови! — крикнулъ ему въ догонку Черемисовъ.

Только что затворилась за Латухинымъ дверь, какъ Павелъ Борисовичъ снова бросился обнимать Черемисова.

— Никогда, Аркадій, я не забуду твоей услуги, никогда! — говорилъ онъ, цлуя пріятеля и пожимая ему руку. — Разскажи же какъ было все? Какъ чувствуетъ себя Катерина Андреевна? Что она говоритъ?

Черемисовъ подробно разсказалъ о похищеніи Коровайцевой, восхваляя удаль и находчивость Скворчика.

— Привезли мы ее въ Лаврики и сдали Матрон и ухавшей съ Катериной Андреевной добровольно двк. Ну, конечно, были слезы, угрозы, истерика, а въ конц концовъ красавица, думается мн, рада этому приключенію.

— Рада?

— Думаю. Во первыхъ, я убжденъ, что ты нравишься ей, а во вторыхъ, ей Богу, женщины любятъ такія приключенія, особенно женщины съ темпераментомъ Катерины Андреевны. У нея въ жилахъ польская кровь, она огневая, а жизнь въ хуторишк съ этимъ медвдемъ ей не понутру. Поврь, что кончится тмъ, что она полюбитъ тебя и будетъ твоею по доброй вол.

Скосыревъ ходилъ по комнат большими шагами.

— Мужъ не узнаетъ, что она у меня? — спросилъ онъ.

— И въ голову ему не придетъ. Не сегодня, такъ завтра онъ прискачетъ въ Москву, будетъ искать меня, вызоветъ на дуэль...

— Ты будешь подвергаться изъ за меня опасности, — замтилъ Павелъ Борисовичъ.

— Удивительное дло! Не все ли мн равно, изъ за кого подвергаться опасности? Очень даже радъ. Во всякомъ случа веселе умереть на дуэли, чмъ отъ какой нибудь лихорадки или горячки. Ты пожалуйста не придавай значенія моему „подвигу“ — пустое дло, не боле.

Посл ужина съ громаднымъ количествомъ вина, Черемисовъ бросился въ постель и сію же минуту заснулъ, какъ убитый, а Павелъ Борисовичъ, сдавъ управленіе домомъ Шушерину, поскакалъ въ „Лаврики“.

Во второмъ этаж громаднаго барскаго дома въ сельц „Лаврики“, въ помщеніи, которое занимала когда то покойная мать Павла Борисовича, поселилась Катерина Андреевна. Глафира находилась при ней; Матрена, какъ сторожевой песъ, спала на полу у двери отведенной для подневольной гостьи комнаты; Порфирій былъ помщенъ въ передней, съ приказомъ никуда не отлучаться и никого въ верхній этажъ не пускать. Почтительная съ гостьей до раболпства, Матрена услуживала ей, глядла ей въ глаза, поминутно справлялась, не нужно ли ей чего, но смотрла такими глазами, что въ нихъ видна была ршимость каждую же минуту употребить насиліе и власть, еслибъ Катерина Андреевна задумала проявить желаніе уйти изъ дому или даже сойти внизъ. Молодая женщина понимала это и не пыталась показывать свою самостоятельность. Она поплакала, два раза упала въ обморокъ, потомъ крпко заснула на лебяжьемъ пуховик подъ бархатнымъ на пушистой лисиц одял, попросила, проснувшись, теплой воды, вымылась, надла свжее блье, захваченное предусмотрительною Глафирой, и спросила чаю и покушать.