— Каково ей теперь будетъ, бдной, посл хорошей то жизни! — говорили вс. — Купеческою невстой была, свадьбы, сердечная, дожидалась, а попадетъ на нашу каторгу, въ горничныя къ „бглой барын“.

Это названіе укрпилось за Катериной Андреевной, и уже дв двушки мастерицы жестоко поплатились за это названіе, подслушанное Глафирой.

— Да, пропала Надежда! — соглашались кругомъ.

Особенно жалли ее и сочувствовали ей двушки, а среди двушекъ особенно Наташа; она такъ и закипала, говоря о Над.

— Все змя наша, все она умудрилась, — говорила она про Катерину Андреевну среди подругъ. — Высосала кровь изъ насъ, такъ теперь Надю эту хочетъ замучить. Мы то вынесемъ, мы, хоть и хорошо жили при одномъ барин, все же видали, какова она есть жизнь подневольная, пробовали всего, а вдь Надежда то ничего этого не видала, а теперича купчихой уже стала, не хуже любой барышни живетъ, такъ каково ей будетъ тиранство переносить? Сгибнетъ бдная, руки на себя наложитъ.

— Зачмъ она „бглой“ то барын понадобилась.

— Поди спроси ее.

— Удивительно даже. Ну, Наташу вотъ, Дашку она изъ-за того донимала, что он къ барину близко стояли, ревновала она къ нимъ барина то, боялась, какъ бы онъ не турнулъ ее да къ нимъ опятъ не вернулся, а Надежда то эта зачмъ ей?

— У ней, у ехиды, норовъ такой, чтобы мучить, — со злобой говорила Наташа. — Ова изъ каждаго бы человка кровь пила, а особенно красивыхъ не любитъ она, зависть ее грызетъ. Охъ, двки, глупы вы вс да робки, а если-бъ вс такія, какъ я, были бы, такъ мы-бъ ей показали!...

— Что мы то съ ней сдлаемъ!

У Наташи сверкнули глаза и раздулись ноздри.

— А то бы и сдлали, чтобъ ее въ усадьб не было. Собрались бы вс, вытащили бы ночью изъ опочивальни да въ прорубь ее, окаянную, съ камнемъ на ше!..

Двушки такъ и ахнули.

— Охъ, чтой то ты говоришь, Наташа! — воскликнули нкоторыя.

— А что? — продолжала Наташа. — Нешто она не стоитъ этого? Пришла невдомо откуда, отъ мужа убжала, его погубила, дворнишку свою всю, сказываютъ, раззорила и здсь кровь пьетъ!.. Одна ей дорога въ прорубь и грха за нее не будетъ; семь пятницъ молока не пить только за такую то. Я-бъ ее, голубку, доканала одна, да откроютъ одну то, заскутъ на площади кнутомъ, а пожить еще хочется, погулять на волюшк, прежняго житья веселаго испытать. Сдлали бы вс, такъ и не открылъ бы никто. Пропала, да и все тутъ, а мы ничего не знаемъ. Можетъ, опять къ кому убжала.

— Ты не болтай такихъ страстей, Наталья, ну, тебя! — строго остановила Наташу одна изъ двушекъ. — Изъ за тебя въ бду попадешь.

— Врно, — согласились остальныя.

— Зря болтаешь не гожее. За эти слова хорошенько бы отодрать слдовало, вотъ что! — внушительно замтила пожилая степенная мастерица вдова.

Наташа метнула на нее огненный взглядъ.

— Поди, да и скажи зм-то, — усмхнулась она.

— Сказывать я не пойду, а ты больше такихъ словъ не говори. Ты тутъ зря болтаешь, а за твои негожія слова другимъ попадетъ. Не хуже тебя, да терпятъ.

— Хуже, хуже! — крикнула Наташа, вскакивая съ мста. — Нтъ среди васъ такой, какъ я, нтъ! У кого косы такія длинныя да шелковыя?

Наташа тряхнула головой и растрепала свои косы. Чуть не до полу повисли густые русые волосы и закрыли весь стройный станъ двушки.

— У кого грудь такая лебединая, поступь у кого такая, тло блое? Лучше я васъ, всхъ лучше, не даромъ баринъ нашъ любилъ меня, ближе ему я всхъ была, ласкалъ онъ меня, соколъ нашъ, какъ полюбовницу завтную, какъ подругу. И терпите вы не то, что я вытерпла. Она изводила меня, она мн завидовала, проклятая, надругалась надо мной! Вы хамки были, хамки и есть, а я... я бариновой подругой была, можетъ быть и онъ ото всхъ отличалъ бы меня, еслибъ не змя эта, будь она проклята, сгинь она!

Наташа упала на лавку и залилась слезами.

Одна изъ двушекъ, желая, быть можетъ, выслужиться, а, можетъ быть, напуганная рчами Наташи, все доложила барын въ этотъ же день. Катерина Андреевна со слезами разсказала „исторію“ Павлу Борисовичу, прося отправить ее въ Москву и высказывая опасенія за свою жизнь. И вотъ Павелъ Борисовичъ уполномочилъ свою подругу „сократить“ Наташу навсегда.

— Я самъ вижу, дорогая моя, что эта двка зазналась и избалована мною въ конецъ, — сказалъ онъ. — Длай съ нею что хочешь, а я посовтывалъ бы теб немедленно сослать ее въ мою костромскую вотчину.

— Благодарю тебя, Поль, я вижу, что ты меня любишь и что я дорога теб!

Катерина Андреевна нжно приласкалась къ Павлу Борисовичу.

— Завтра же я сошлю эту негодяйку.

Вечеромъ, Наташа была позвана къ барын.

Катерина Андреевна сидла на кресл, скрестивъ руки, и насмшливо взглянула на Наташу, когда она вошла и остановилась около дверей. Глафира и дв бабы стояли тутъ же. Наташа покосилась на нихъ и сердце ея усиленно забилось, чуя какую то бду.

— Наташа. — обратилась къ ней Катерина Андреевна, — говорятъ, ты сегодня своими косами хвалилась очень и хаяла мои косы. Покажи-ка мн, что у тебя за косы такія рдкостныя? Ну, покажи же, говорятъ теб! Глафира, распусти у нея косы!