Глафира исполнила приказаніе.

— Хороши! — съ усмшкой проговорила Катерина Андреевна. — Ну, а какъ ты похвалялась меня извести?

Наташа поблднла.

— Говори, говори, — продолжала Катерина Андреевна. — Двокъ подговаривала? Бунтъ затвала? За это тебя слдовало бы отослать къ исправнику, да въ кандалы, да въ острогъ, но я прощаю теб. Слышишь? Я милую тебя, негодница, и только съ глазъ моихъ прогоняю. Глафира, отржь ей косы!

Наташа схватилась за голову руками и глухо застонала.

— Глафира, что же ты? — строго спросила Катерина Андреевна.

Наташа упала на колни и зарыдала.

— Отведите меня въ острогъ, на конюшню отправьте, длайте со мной, что хотите, но не позорьте меня, не срамите, не снимайте съ меня косынекъ моихъ! — закричала она.

— Глафира! — крикнула Катерина Андреевна и сдлала знакъ бабамъ, Т схватили Наташу за руки, а Глафира достала изъ кармана ножницы и въ одинъ мигъ обрзала длинныя косы двушки. Наташа вскрикнула и лишилась чувствъ. Бабы вынесли ее на рукахъ, а на утро она была отправлена на одноконной подвод въ костромскую вотчину Павла Борисовича съ письмомъ на имя бурмистра найти ей работу и „нарочито присматривать за ней“.

Черезъ три дня мужикъ, который повезъ ее, вернулся и, бросившись въ ноги барину, сообщилъ, что Наташа сбжала на первомъ же ночлег.

— Не говорить объ этомъ барын, — приказалъ Павелъ Борисовичъ и проворонившаго ссыльную мужика великодушно простилъ.

Сославъ Наташу, которая не на шутку тревожила ее, Катерина Андреевна стала гораздо лучше съ двушками и дала имъ много льготъ. Кто знаетъ, быть можетъ, она боялась мести этой громадной дворни, которая упорно не хотла признать ее „настоящею барыней“ и не могла ей простить побга отъ мужа?

Открытые бунты въ то время были большою рдкостью и даже самый жестокій помщикъ не подвергался почти никакой опасности, ибо народъ признавалъ его власть и считалъ ее посланной отъ Бога, мирился съ тяжелою долей и терпливо переносилъ все, но если баринъ дйствовалъ не только жестоко, но и безсмысленно, попирая самыя священныя права своихъ рабовъ, то рабы возмущались и бывали случаи нападенія на барина, явные и тайные. Чего же особенно не переносилъ народъ, такъ это жестокости и притсненій нанятыхъ управителей и деспотизма такъ называемыхъ „барскихъ барынь“, каковымъ названіемъ окрестилъ тогда народъ незаконныхъ подругъ своихъ помщиковъ. И надо правду сказать, что тирановъ помщиковъ, помщиковъ злодевъ, было очень не много, они составляли печальное исключеніе и преслдовались не только правительствомъ, но и своимъ братомъ дворяниномъ помщикомъ, въ лиц, напримръ, предводителя. За то управители разные, особенно изъ нмцевъ, и „барскія барыни“ крпко донимали народъ. Отъ первыхъ доставалось крестьянамъ, отъ вторыхъ — дворн и особенно женской половин ея. Съ этими то управителями и „барскими барынями“ народъ сводилъ иногда счеты и не зналъ уже съ ними пощады.

Катерина Андреевна чувствовала это, понимала свое фальшивое положеніе и торопила Павла Борисовича хлопотами о брак, а пока старалась „подтянуть“ дворню и наружнымъ, такъ сказать, великолпіемъ поднять себя въ глазахъ и окружающихъ, и сосдей. Дворня была „подтянута“ и Наташа да бжавшій Порфирій были исключительными экземплярами, не желавшими подчиняться новому режиму, а заведенные порядки въ дом поражали и удивляли сосдей, но Катерина Андреевна не была признана ими за свою и ея чуждались, особенно аристократія узда, боле щепетильная. Бракъ, конечно, положилъ бы этому конецъ, и вс помыслы Катерины Андреевны были сосредоточены на этомъ пункт и она лихорадочно, энергично забирала въ свои руки Павла Борисовича, чтобы поработить его и чтобы онъ не охладлъ къ ней до брака. Поэтому она сжала и придавила его прежнихъ красавицъ, удалила его друзей и особенно преданныхъ ему людей, — въ томъ числ Скворчика, котораго отпустили „на оброкъ“, придравшись къ его пьянству. Однимъ изъ самыхъ близкихъ друзей Павла Борисовича былъ Черемисовъ и его Катерина Андреевна удалить не могла, а потому надо было расположить его въ свою пользу, заслужить у него, и вотъ Катерина Андреевна ршила добыть полюбившуюся ему двушку. Черемисовъ оцнитъ, конечно, эту услугу; онъ любитъ сильно, его охватила неудержимая страсть и онъ въ восторгъ придетъ, когда узнаетъ, что полюбившаяся ему двушка свободна, что онъ можетъ владть ею. Усмирить Надю Катерина Андреевна надялась вполн. Эта „купеческая невста“ скоро забудетъ своего купца и полюбитъ красавца гусара, барина помщика. Катерина Андреевна доведетъ ее до этого и ласками и уговорами, и угрозами, если это понадобится. Одно только пугало немного Катерину Андреевну: вдругъ эта Надежда такъ хороша, что понравится самому Павлу Борисовичу, падкому на красоту? Вдь можетъ же это быть, бывали же такіе случаи. Катерина Андреевна не жена, ее очень легко сбыть съ рукъ и выбросить изъ этого дома, гд она царитъ топерь. Куда она днется тогда? Эти мысли приводили Катерину Андреевну въ содроганіе и, накопецъ, она ршила, что ей нужно сдлать: она уговоритъ Павла Борисовича похать на это время въ Петербургъ, чтобы хлопотать объ окончаніи дла ея побга изъ дома мужа и о полученіи ею права выдти замужъ. Такимъ образомъ, однимъ зарядомъ будетъ убито два зайца: и Павелъ Борисовичъ будетъ удаленъ на все время пребыванія тутъ красавицы Нади, и дло съ замужествомъ подвинется впередъ, такъ какъ у Павла Борисовича большія связи въ Петербург.

Павелъ Борисовичъ охотно поддался на уговоры Катерины Андреевны и началъ собираться въ Петербургъ, хотя и скучалъ, оставляя Катерину Андреевну. хать съ нимъ она наотрзъ отказалась, не желая до брака показываться въ Петербург его родн и знакомымъ и не желая бросать дома. Она тутъ не будетъ скучать, а Черемисовъ останется на правахъ хозяина. Къ нему Павелъ Борисовичъ не можетъ ревновать, ибо у Черемисова сердце занято, да и правила его не позволяютъ ему ухаживать за невстой лучшаго друга.

Павелъ Борисовичъ собрался и ухалъ.

Въ ту пору похать въ Петербургъ, да еще богатому барину, составляло цлое событіе.

Ударомъ грома разразилась надъ Иваномъ Анемподистовичомъ Латухинымъ страшная всть, привезенная приказнымъ Барашкинымъ. Такъ и повалился головою на столъ счастливый женихъ „купленной невсты,“ когда приказный пришелъ къ нему въ „конторку“ и сообщилъ распоряженіе помщика Скосырева, „весьма лукаво обманутаго и въ заблужденіе введеннаго происками управителя Шушерина и купца Латухина,“ какъ выразился Барашкинъ. Заплакалъ молодой купецъ, какъ женщина, какъ ребенокъ, схватилъ себя за русыя напомаженныя кудри и вырвалъ цлый клокъ волосъ.

Привычный къ слезамъ, приказный пригладилъ свои височки и усмхнулся, чуя добычу.

— Знать, очень люба двица то, почтенный? — спросилъ онъ.

— Пуще жизни! Коли придется потерять ее, мн не жить.

— Ишь ты! Да, сказываютъ люди, что любовь весьма жестока. „Что на свт прежестоко? Прежестока есть любовь.“

— Я не отдамъ ее! — вдругъ воскликнулъ Латухинъ, выпрямляясь, и глаза его засверкали.

— Это кого же? — съ усмшкой спросилъ Барашкинъ.

— Надю не отдамъ. Длайте со мной, что хотите, судите меня, но я ее не отдамъ!