— Что-жь, сударь, заряжать? Теперь, стало быть, шабашъ, теперь...

Лакей не договорилъ и покачнулся отъ здоровенной затрещины Павла Борисовича.

— Молчать, собака, и слушаться! — крикнулъ Павелъ Борисовичъ, какъ кричалъ, бывало, эскадрону. — Перваго убью изъ своихъ рукъ, который ослушается! Запирай вс двери, заставляй мебелью, сундуками, бери оружіе!

Онъ бросился въ кабинетъ и въ потьмахъ нащупалъ стну съ развшаннымъ оружіемъ. Схвативъ, что попало, онъ вернулся въ угольную комнату и крикнулъ, чтобы зажигали свчи во всхъ комнатахъ. Съ умысломъ или отъ страху его не слушали, и онъ принялся наносить удары ножнами тяжелой кавалерійской сабли направо и налво. Тамъ и тутъ вспыхнули свчи. На двор между тмъ по всмъ направленіямъ сверкали фонари, раздавались голоса, со скрипомъ и грохотомъ отворялись ворота и гд то яростно и пронзительно кричалъ человкъ, котораго, вроятно, били. Вс эти звуки покрылъ выстрлъ, потомъ другой, третій, а затмъ раздались крики, брань, вопли.

— Псари вырвались и стрляютъ, — шепнулъ одинъ лакей, дрожа всмъ тломъ, неуклюже и нехотя подвигая столъ къ запертой двери.

— Переколотятъ всхъ, ежели такъ, — отвчалъ другой.

— Толкуй! — угрюмо отвтилъ третій, утирая кровь изъ разбитаго ножнами сабли носа. — Для очищенія совсти стрляютъ, чтобы посл отвта не давать. Кому охота взаправду то стрлять? Вс подготовлены, вс перемны, какой ни на есть, ждутъ.

— Такъ, можетъ, отпереть двери то, Тихонъ Андронычъ? — шепотомъ спросилъ молодой лакей.

— Дуракъ! Ты запирай, ружье вонъ возьми, чтобы посл въ отвт не быть, а они попадутъ и въ окно, не бойся!

Павелъ Борисовичъ разбудилъ крпко спавшаго Черемисова, и они теперь вдвоемъ бгали по комнатамъ и отдавали приказанія. Въ одной сорочк, въ сапогахъ со шпорами, всклокоченный и полупьяный посл ужина, Черемисовъ грозно и властно командовалъ, бгая по комнатамъ съ саблей наголо въ одной рук и съ пистолетомъ въ другой.

— Защищать каждую дверь грудью! — кричалъ онъ. — Руби мошенниковъ, бей, чмъ попало, стрляй!

— Ловокъ больно! — насмшливо и почти громко проговорилъ одинъ изъ лакеевъ, жена котораго недавно была жестоко наказана по приказанію Катерины Андреевны и сослана въ костромскую вотчину за сожженную утюгомъ юбку и за грубость.

— Что? — грозно обратился къ нему Черемисовъ.

— Ничего, прохало.

Черемисовъ размахнулся и ударилъ лакея по лицу.

— Эхъ, баринъ, неладно гостю поступать такъ, чужой ты намъ! — крикнулъ лакей и схватилъ гусара за об руки. Другой лакей подбжалъ къ нимъ, за плечи повалилъ Черемисова на полъ и скрутилъ ему локти шнуркомъ отъ портьеры. Въ ту же минуту дверь, выходящая въ сни, затрещала отъ сильныхъ ударовъ дубинами или бревномъ, а рама въ одномъ изъ оконъ со звономъ стеколъ влетла въ комнату и въ амбразур окна показались головы въ шапкахъ, бороды, колья.

— Погибли мы! — крикнулъ одинъ изъ лакеевъ.

— Небось, не тронутъ, — отвтилъ ему шепотомъ другой.

Въ комнату вбжалъ старый дворецкій со свчей въ одной рук и съ топоромъ въ другой.

— Что вы длаете, разбойники? — кричалъ онъ. — Куда вы идти осмливаетесь? Назадъ, смерды проклятые, вонъ!.. Люди, голубчики, бейте ихъ, колите, рубите, спасайте господина вашего!

Онъ кинулся къ окну, размахивая топоромъ, но одинъ изъ нападающихъ вскочилъ уже на подоконникъ и ударилъ старика дубиной по голов, со словами:

— Ложись, старый песъ, дрыхнуть, вс ужъ зубы сълъ на барскихъ-то хлбахъ, пора!

Старикъ съ глухимъ стономъ повалился на полъ. Въ то же самое время крпкая дубовая дверь не выдержала натиска и полетла, роняя нагроможденную мебель. Человкъ десять мужиковъ съ топорами, съ рогатинами и ножами ворвались въ комнату и въ одинъ мигъ перевязали не сопротивлявшихся лакеевъ.

Съ пистолетами въ обихъ рукахъ въ комнату вбжалъ Павелъ Борисовичъ и разомъ выстрлилъ изъ обоихъ пистолетовъ въ толпу. Кто то застоналъ, яростно закричалъ, а одинъ изъ мужиковъ бросился на Павла Борисовича и свалилъ его ударомъ дубины по ногамъ, а затмъ связалъ кушакомъ. Еще человкъ десять ворвались въ дверь и влзли въ окно.

— Никого не убивать безъ нужды! — раздался зычный голосъ, и на порог появилась колоссальная фигура дяди Игната, а рядомъ съ нимъ Наташа, одтая мальчикомъ, съ шапкой набекрень, съ длиннымъ ножомъ въ рукахъ, взволнованная, съ блистающими глазами.

— Пуще всего барыню не смть трогать! — звонко крикнула она. — Все берите себ, а ее мн, моя она!

Павелъ Борисовичъ, легко раненый, узналъ Наташу. Онъ приподнялся съ полу, на сколько позволяли ему связанныя руки и ноги и крикнулъ:

— Наташа!

Двушка дрогнула вся отъ этого голоса и бросилась впередъ.

— Баринъ, голубчикъ, солнышко ты мое! — проговорила она. — Эй, ребята, развязать барина сію минуту!

— Прытка больно, — усмхнулся на это дядя Игнатъ. — Хоть ты и атаманша, а бабьяго твоего разума не послушаемся. Развязать его, такъ онъ въ капусту изрубитъ половину нашихъ. Ничего, полежитъ и такъ, а вреда ему не смть длать...

— Наташа, не трогай барыню! — умоляющимъ голосомъ заговорилъ Павелъ Борисовичъ. — Все прощу, никто не узнаетъ про вашъ грабежъ, бери все добро мое, но не трогай барыню...