Скосыревъ пожалъ плечами.

— Я, милая, вообще не врю въ эту двицу-атамана, — сказалъ онъ. — Это просто фантазія, сказки, навянныя слухами о какой то атаманш Грун въ Черниговской или Полтавской губерніяхъ.

— Но почему же тамъ можетъ быть такая атаманша, а у насъ нтъ?

— Да потому, что тамъ совсмъ иные нравы, оставшіеся отъ казачества, а у насъ откуда такія героическія двы?

— Однако, прошлаго года въ Звенигородскомъ узд была конокрадка Лизавета. Она также ходила въ мужскомъ плать и сводила лошадей и у помщиковъ, и у крестьянъ.

— И ее поймали бабы, которыя своимъ судомъ и расправились съ нею. Хороша героиня, которую изловили и заскли бабы! Нтъ, милая, это не похоже на наши нравы, — это сказки! Поврь мн, не пройдетъ мсяца, какъ всю эту легендарную шайку переловятъ.

Разговоръ о разбойникахъ тянулся до самаго ужина. Француженка ахала, взвизгивала, когда втеръ особенно сильно хлесталъ въ окна деревьями, а Катерина Андреевна нервно вздрагивала и косилась на эти темныя окна. Трусили и господа кавалеры, за исключеніемъ Скосырева и Черемисова. Батулинъ ни за что не хотлъ хать домой, хотя у него было дома какое-то важное дло, а застнчивые помщики съ особенной радостью приняли приглашеніе ночевать, хотя пріхали съ короткимъ визитомъ. Не задолго до ужина вошелъ лакей и доложилъ Павлу Борисовичу, что его желаетъ видть по очень важному длу дворецкій.

— Зови его сюда, — приказалъ Павелъ Борисовичъ. — Вы позволите, господа?

Гости молча поклонились, и дворецкій вошелъ.

— Непріятное извстіе, батюшка Павелъ Борисовичъ, — заговорилъ онъ озабоченнымъ тономъ.

— Что такое?

— Присталъ тутъ на дворн дня три тому назадъ какой-то невдомый прохожій, молодой парень. Попросилъ онъ ночлега, съ дороги де сбился, и его безъ моего вдома пустили и держали три дня. Сейчасъ приходитъ ко мн Прошка псарь и говоритъ, что человкъ тотъ подозрительный... Угощалъ де дворню виномъ, звалъ гулять на село, говорилъ, что вы де дураки, ежели барина слушаетесь, а лучше де вамъ рукой на него махнуть, ежели придутъ т, которые у Чубарова были. Барина де вашего...

Дворецкій запнулся.

— Ну, говори! — крикнулъ на него Павелъ Борисовичъ.

— Осмлюсь доложить, что негожія рчи онъ произносилъ...

— Говори!

— Барина де вашего покончатъ т люди, и вамъ житье будетъ привольное, особливо съ барскими деньгами... Дворня слушала его, развся уши, а Прошка пришелъ и доложилъ обо всемъ мн.

— Гд же этотъ человкъ?

— Приказалъ я его связать, сударь, и посадить въ темную до вашего распоряженія.

Павелъ Борисовичъ всталъ съ потемнвшимъ лицомъ. Катерина Андреевна поблднла, какъ полотно, вс три помщика дрожали словно въ лихорадк.

— Я тебя, старый дуракъ, въ пастухи отдамъ! — загремлъ Павелъ Борисовичъ на дворецкаго.— У тебя тамъ бродяги какіе то на двор проживаютъ, народъ мутятъ, а ты ничего не знаешь, скотъ!.. Переписать всхъ тхъ, которые его слушали, и списокъ подать мн, а Прошк выдать десять рублей. Ступай вонъ, болванъ, и жди меня!

Все общество заволновалось и заговорило разомъ, когда ушелъ дворецкій. Француженк, которой перевели слова дворецкаго, Батулинъ подавалъ воды и спирта; помщики пожимали плечами и подавали совты, одинъ другаго нелпе.

— Надо допросить этого парня и отправить его въ городъ подъ строгимъ карауломъ, — сказалъ Черемисовъ. — Это превосходно, что онъ пойманъ: теперь переловятъ и всхъ остальныхъ по его указанію.

— Допросить его подъ розгами? — спросилъ Скосыревъ.

— Предоставь это судьямъ.

— А, вздоръ! Я безъ всякаго суда допрошу его и самъ переловлю эту шайку. Хочешь взглянуть на него?

Посмотрть задержаннаго захотли вс, и Павелъ Борисовичъ приказалъ ввести его въ пріемную комнату, куда и вышло все общество. Два охотника ввели бродягу. Это былъ молодой еще черноволосый парень съ дерзкимъ взглядомъ бойкихъ черныхъ глазъ, чисто одтый, похожій на зажиточнаго торговаго крестьянина или прасола [29] . Съ завязанными назадъ руками, немного помятый во время ареста, онъ смло вошелъ въ барскіе покои и остановился въ дверяхъ, дерзко окинувъ всхъ взглядомъ.

— Кто ты такой? — обратился къ нему Павелъ Борисовичъ.

— Человкъ.

— Какъ зовутъ тебя, спрашиваю я?

— Зовутъ зовуткой, а величаютъ уткой. Сегодня зовутъ и завтра зовутъ.

— А, ты не хочешь отвчать? Ну, братъ, у меня заговоришь! Приготовить тамъ розогъ!

Парень тряхнулъ головой.

— Смотри, баринъ, худа бы не было, — проговорилъ онъ. — Теб допрашивать не положено, на это судъ есть. Сказать я ничего не скажу, хоть до смерти задери, а теб хлопоты.

— Не заботься обо мн, а вотъ посмотримъ, что ты заговоришь сейчасъ у меня. Уведите его, я сейчасъ приду.

Парня допросили, но онъ не произнесъ ни единаго слова, не издалъ ни звука. Его связаннаго посадили въ амбаръ и поставили двухъ караульныхъ.

Долго еще сидли вс посл поздняго ужина въ столовой и разговаривали о происшедшемъ. Катерина Андреевна ршила немедленно перехать на жительство въ Москву и оставаться тамъ до тхъ поръ, пока не переловятъ всю шайку. На двор оставили усиленную стражу, всхъ тхъ, которые слушали неизвстнаго парня и не донесли о немъ барину, строго допросили и тоже заперли, кого въ амбары, кого въ чуланахъ и флигеляхъ. Въ числ такихъ „совращенныхъ“, какъ назвалъ ихъ Батулинъ, были дв горничныя Катерины Андреевны. Он показали на строгомъ допрос „съ пристрастіемъ“, что неизвстный бродяга говорилъ имъ о разныхъ льготахъ и наградахъ, ежели он въ назначенный день тихонько отопрутъ двери въ барскія комнаты и подсыплютъ въ кушанье ужинающихъ въ людской даннаго имъ порошка. Порошокъ этотъ, бураго цвта съ сильнымъ прянымъ запахомъ, былъ спрятанъ горничными за чулки. Обо всемъ случившемся Павелъ Борисовичъ написалъ донесеніе исправнику и немедленно послалъ съ этимъ донесеніемъ верховаго.