Катерина Андреевна, въ узкомъ черномъ бархатномъ плать съ высокимъ лифомъ и глубокимъ вырзомъ, позволяющимъ видть большую часть груди и спины, съ высокою прической, перевитою нитками жемчуга, сидла на низенькомъ кресл, уютно углубясь въ мягкую спинку его, и кушала конфекты, запивая чаемъ. Черемисовъ въ свтло-коричневомъ фрак, въ высокомъ жабо и въ сапогахъ съ кисточками, сидлъ рядомъ съ нею и разсянно слушалъ ея веселыя игривыя рчи, пощипывая усы и закусывая ихъ по старинной привычк. По другую сторону стола сидли еще два сосда, молчаливые и застнчивые помщики, чувствующiе себя чужими въ этомъ обществ, а рядомъ съ ними Скосыревъ, свже выбритый, надушенный, одтый щеголемъ. Онъ влюбленными глазами смотрлъ на Катерину Андреевну и посылалъ ей воздушный поцлуй, когда она взглядывала на него и когда гости не замчали этого. Любовь Павла Борисовича дошла до кульминаціонной точки, и онъ никогда еще не былъ такъ влюбленъ въ Катерину Андреевну, какъ теперь, а она никогда еще такъ не кокетничала и такъ далеко не держала себя съ нимъ.

— Милый, я твоя невста, только невста,— говорила она, когда онъ хотлъ ласкать ее. — Я боюсь наскучить теб до нашей свадьбы и потому не хочу, чтобы ты ласкалъ меня теперь. Скоро я буду твоею женой и тогда я твоя, но теперь не ласкай, не цлуй меня, — это меня обижаетъ: я не хочу быть и слыть твоею любовницей.

А между тмъ она кокетничала съ нимъ, какъ никогда, одвалась въ его любимыя платья, чесала волосы именно такъ, какъ онъ любилъ, пла за клавикордами его любимые романсы и псни.

— Сядь со мною, Поль, — обратилась она теперь къ нему, нжно взглядывая на него и томно потягиваясь пышнымъ станомъ своимъ. — Черемисовъ скученъ невообразимо, да и боюсь я чего-то, жутко какъ то.

— Боишься? — спросилъ Павелъ Борисовичъ, переходя къ Катерин Андреевн и садясь рядомъ съ нею на поданное въ одинъ мигъ лакеемъ кресло. — Боишься? Чего?

— Да такъ страшно воетъ втеръ, такъ хлещутъ въ окно эти скучныя березы, а на двор такъ мрачно и темно. Вдругъ на насъ нападутъ разбойники, какъ напали на Чубарова или на этого купца.

Павелъ Борисовичъ засмялся.

— Ну, это довольно мудрено, моя милая, — проговорилъ онъ.

— Почему?

— Да потому, что мы живемъ совсмъ не при такихъ условіяхъ. Скряга Чубаровъ имлъ крошечную дворню, состоящую изъ дряхлыхъ стариковъ и старухъ, а у насъ тутъ цлая армія. Сколько же нужно разбойниковъ, чтобы напасть на мой домъ! Вдь времена Разиныхъ и Пугачовыхъ миновали и теперь бродитъ какая нибудь дюжина голодныхъ оборванцевъ, вооруженныхъ дубинами. Такую „шайку“ мы вотъ съ Черемисовымъ саблями разгонимъ, а если взять пару пистолетовъ, такъ она разбжится при первомъ выстрл.

— Однако, осмлюсь замтить, государь мой, что, по словамъ Чубарова, разбойниковъ было человкъ сорокъ, хорошо вооруженныхъ, — замтилъ одинъ изъ застнчивыхъ помщиковъ.

— Ну, это, по пословиц, „у страха глаза велики“, — возразилъ Скосыревъ. — Я этому не врю.

— Но какъ же они напали на домъ купца, у котораго была масса рабочихъ, осмлюсь вопросить?

— Да вдь извстно уже, что рабочіе были съ ними за одно и бездйствовали въ то время, когда грабили ихъ хозяина.

— Сіе можетъ случиться и у васъ, Павелъ Борисовичъ, — съ усмшкой проговорилъ помщикъ Батулинъ.

Павелъ Борисовичъ нахмурился.

— Вы полагаете?

— Осмливаюсь. Что такое эти хамы? Неблагодарные скоты, кои въ каждую минуту могутъ броситься на господина, ихъ кормящаго, и растерзать его.

Павелъ Борисовичъ оглянулся на стоявшаго у дверей лакея и выслалъ его изъ комнаты.

— Увряю васъ, что сіе врно, — продолжалъ Батулинъ.

— Ну, у меня не таковы, — съ увренностью перебилъ его Павелъ Борисовичъ. — У меня преданный мн народъ, ибо онъ любитъ меня и поставленъ прекрасно.

— То есть вы балуете его? — спросилъ Батулинъ. — Это то вотъ и нехорошо, ибо зври требуютъ хорошей палки.

— Вы пугаете меня, мосье Батулинъ, — обратилась къ помщику Катерина Андреевна. — Знаешь, Поль, можетъ быть, мосье Батулинъ и правъ. Избалованная неблагодарная дворня легко можетъ измнить.

— Никогда! Вдь она знаетъ же, что посл этого ее привлекутъ къ отвту, затаскаютъ по судамъ. Наконецъ, я увряю тебя, что насъ любятъ и горой встанутъ за насъ, а главное — это то, что никакого нападенія не можетъ быть: мы не Чубаровы и не этотъ купецъ.

— Хорошъ нашъ исправникъ! — съ негодованіемъ заговорилъ Батулинъ. — Дворянство удостоиваетъ его чести избраніемъ на четвертое трехлтіе, а онъ разбойиковъ въ узд расплодилъ! Что же онъ длаетъ, спрашивается? здитъ на охоту и миндальничаетъ со своею Агаьей Никоновной?

— Да, но вдь мудрено что нибудь и сдлать, — возразилъ Скосыревъ. — У него нтъ въ распоряженіи команды.

— Ахъ, не говорите! Онъ всегда можетъ устроить облаву, мы охотно дадимъ ему людей; наконецъ, въ его распоряженіи казенные крестьяне. Не заступайтесь, Павелъ Борисовичъ, за этого стараго лнтяя, не заступайтесь! Будь я исправникомъ, такъ я въ недлю переловилъ бы всю эту шайку во глав съ какою то миическою атаманшей.

— А врно, что у нихъ атаманша? — спросила Катерина Андреевна.

— По показанію Чубарова — да.

— Помилуйте, про эту атаманшу цлыя легенды ходятъ! — заговорилъ Батулинъ. — Говорятъ, она красавица, безумно храбра, ходитъ въ мужскомъ плать, вооруженная съ головы до ногъ, и однимъ видомъ своимъ наводитъ ужасъ. И это подъ самою почти Москвой! Гд же у насъ земская полиція? Что длаетъ капитанъ-исправникъ?

— Но наша ли это Наташа? — съ улыбкой обратилась Катерина Андреевна къ Скосыреву. — Вдь, говорятъ, что эту двицу-атамана зовутъ Наташей.