Катерина Андреевна вскочила.

— А ты не понимаешь? — крикнула она… — Ты не можешь оцнить той заслуги, которую сдлалъ намъ Черемисовъ? Вдь ему ты обязанъ, что я здсь, вдь благодаря ему я вдова, такъ чмъ же бы ты наградилъ его? далъ бы денегъ, что ли?

— О, для него я готовъ на все, ты это знаешь, но дло-то въ томъ, что вдь онъ не требовалъ этого, онъ и не думалъ отнимать эту понравившуюся ему двушку у ея жениха, это ужъ ты захотла, твое я желаніе это исполнилъ. И мн думается, красавица ты моя, богиня моя, что у тебя сердце недоброе, и я боюсь. Ты прости меня!

Павелъ Борисовичъ потянулся къ Катерин Андреевн, но она отодвинулась отъ него.

— О, не ласкайте меня, если я такая злая, такая змя!

— Катя, да вдь я просилъ у тебя позволенія поговорить откровенно, чтобы все разъяснить, чтобы уничтожить вс т „перегородки“, которые могли быть между нами! вотъ съ какою цлью я говорилъ все это, я хотлъ разъяснить все это, успокоить самого себя.

— И обвинили меня въ безсердечности, въ жестокости? Я должна была позволить вамъ имть тутъ цлый гаремъ, въ которомъ я была бы старшей, до поры, до времени, конечно? Вы ошиблись! Да, я ненавидла вашихъ фаворитокъ, ненавидла, боялась ихъ и хотла всхъ ихъ удалить, перевести, чтобы быть вашею женою, подругой вашей жизни и хозяйкой этого дома, а эту... какъ ее тамъ? Надю эту, какъ вы ее называете, я хотла отдать человку, который для меня и для васъ не пощадилъ себя, который полюбилъ ее и ужъ конечно, получше какого то тамъ торгаша. И вотъ вы заподозрили меня въ жестокости, вы наканун почти нашей свадьбы выговариваете себ этимъ объясненіемъ право имть и потомъ фаворитокъ! О, быть можетъ, вы и Наташку куда нибудь спрятали для того, чтобы потомъ снова водворить ее у себя! Такъ знайте же, сударь, что этому не бывать! Я завтра оставляю васъ и узжаю. Поврьте, что я составлю себ партію, я хороша и знаю это и умю свою красоту промнять на счастіе, на золото. Я теперь не двочка, какою меня взялъ покойный Коровайцевъ, я знаю себ цну!

— Катя, дорогая, что ты говоришь? — бросился къ ней Скосыревъ. — Я повторяю теб, что безумно люблю тебя и говорилъ для того, чтобы выяснить наши отношенія, чтобы выслушать твое объясненіе, а ты... ты грозишь разрывомъ! Ты мало любишь меня, Катя! Иди ко мн и все кончено. Клянусь теб, что никогда ничего подобнаго ты не услышишь отъ меня. Иди же ко мн, обойми и прости.

Павелъ Борисовичъ пошелъ къ Катерин Андреевн, но она слегка отстранила его рукою и проговорила:

— Если миръ, то вотъ на какихъ условіяхъ: чтобы быть огражденной отъ вашего произвола, отъ всхъ вашихъ затй, которыя могутъ вернуться къ вамъ, я должна имть ваше заемное письмо на триста тысячъ рублей. Я хочу быть покойною, хочу оградить себя или... или прощайте навсегда! Завтра меня не будетъ уже въ вашемъ дом.

— Катя, я дамъ теб заемное письмо на все мое состояніе! — съ жаромъ проговорилъ Павелъ Борисовичъ. — Мн пріятно быть твоимъ рабомъ, пріятно лечь у твоихъ ножекъ, я до безумія люблю тебя! Катя, дорогая, милая!

Катерина Андреевна опять отстранила его.

— Когда письмо будетъ у меня, — я ваша, а пока прощайте, пора спать.

— Катя!

— Ни слова боле, это мое условіе. До свиданія, покойной ночи.

Катерина Андреевна позвонила, дернувъ сонетку, и въ ту же минуту изъ однхъ дверей вошла Глафира, и изъ другихъ дежурная горничная, одна изъ тхъ, которыя остались вн подозрнія.

— Ванну мн, и постель, — приказала Катерина Андреевна и ласково и нжно обратилась къ Павлу Борисовичу со словами: — Покойной ночи, сладкихъ сновидній!

Павелъ Борисовичъ низко поклонился и пошелъ. Въ эту минуту за шумомъ втра послышался рзкій и продолжительный свистъ. Такой же свистъ раздался съ другаго конца усадьбы.

— Что это? — вздрогнувъ всмъ тломъ, спросила Катерина Андреевпа.

— Вроятно, ночныя сторожа, — отвтилъ Павелъ Борисовичъ и прислушался.

Сейчасъ же за свистомъ раздались усиленные и тревожные звуки трещетокъ, съ которыми ходили по усадьб сторожа, а три громадныя овчарки, спускаемые съ цпей только на ночь, съ яростнымъ лаемъ бросились къ той сторон, гд господскій садъ соединялся съ лсомъ и былъ отдленъ отъ него каменною оградой. Чрезъ минуту лай превратился въ какой то ревъ, затмъ раздался визгъ одной собаки, другой, третьей и все смолкло, только трещетки сторожей еще чаще и усиленне загремли.

Вс въ комнат стояли какъ окаменлые.

— Но что же это, однако? — тревожно проговорилъ Павелъ Борисовичъ.

Въ эту минуту раздался еще свистъ, еще, и вотъ кто-то пронзительно закричалъ въ глубин двора, а во мрак ночи за садомъ вспыхнулъ огонь, другой, третій.

Павелъ Борисовичъ бросился къ сонетк.

— Поль, не покидай меня, не покидай, это они, это разбойники! — съ воплемъ бросилась къ нему Катерина Андреевна. Пронзительно завизжали Глафира и горничная.

— Смирно! — крикнулъ на нихъ Скосыревъ. — Запереть комнату и ни съ мста! Не бойся, Катя, это вздоръ, этого быть не можетъ! Я подыму сейчасъ людей, я переловлю этихъ мерзавцевъ, если это они. Пусти меня, дорогая, не бойся!

Онъ почти на рукахъ донесъ Катерину Андреевну до кушетки и бросился изъ комнаты, крикнувъ Глафир приказаніе запереть дверь и заставить ее мебелью.

Въ дом поднялась уже суматоха. Вс слышали происходившее въ усадьб и всполошились. Ревомъ ревли двушки и казачки, бгали изъ комнаты въ комнату помщики, натягивая на себя одежду и безцльно толкаясь; мрачно и какъ то зловще стояли тамъ и сямъ лакеи, переглядываясь другъ съ другомъ.

— Что это? — крикнулъ Павелъ Борисович, подбгая къ одному изъ лакеевъ.

Тотъ вытянулся и поблднлъ.

— Что это, спрашиваю я?

— Н-не могу знать.

— Разбойники, сударь, — угрюмо отвтилъ другой. — Собакъ перебили, сторожей тоже, кажись. Изъ окна изъ этого видно вотъ... Человкъ десять перелзло черезъ заборъ, а теперь ворота отпираютъ...

— А что же дворня? Что челядь вся длаетъ? Охотники гд, конюхи?

— Что-жъ конюхи? Конюхи, чай, заперты, какъ въ западн.

— Запирай двери, живо! Оружіе берите изъ кабинета и боскетной [30] , заряжайте вс ружья, пистолеты!