— Прости, голубчикъ мой, солнце мое красное, баринъ мой ласковый, а не могу я исполнить воли твоей! — сказала Наташа. — Сердце она изъ меня вынула, сгубила, на каторг мн быть, такъ не простить мн ее! Сама судьямъ отдамся, сама свою голову понесу, а ее... ее изведу!..

— Наташа, вспомни, какъ я любилъ тебя! — со слезами проговорилъ Павелъ Борисовичъ.— Ради любви моей не трогай ее!

— Не могу, баринъ, силушки нтъ!

Наташа махнула рукой и бросилась въ хорошо знакомыя комнаты Катерины Андреевны, мимо грабившихъ домъ разбойниковъ. Не обращая вниманія на Батулина, который сидлъ въ гостиной связаннымъ и охрипшимъ голосомъ кричалъ что-то дикое, безсмысленное, не обращая вниманія на двухъ гостей Павла Борисовича, которые отбивались отъ полдюжины разбойниковъ старыми, ржавыми шпагами, не видя ничего, устремилась Наташа къ комнат Катерины Андреевны. Тутъ былъ уже дядя Игнатъ и колотилъ своимъ пудовымъ кулакомъ въ запертую дверь.

— Отпирай, Глаша! — кричалъ онъ, слыша за дверями голосъ рыдающей Глафиры. — Отопрешь добромъ, такъ только башку сверну, а то такъ жилы вытяну!

Рыданія трехъ женщинъ были отвтомъ на эти слова. Дядя Игнатъ навалился плечомъ на рзную фанерную дверь, и она съ трескомъ вылетла.

Черезъ нагроможденную около двери мебель бросилась Наташа въ комнату и увидала Катерину Андреевну, которая стояла около пышной кровати своей, схватившись руками за рзной столбикъ, поддерживающей штофный пологъ кровати.

— Наташка! — съ неописаннымъ ужасомъ крикнула Катерина Андреевна, и ноги у нея подкосились.

— Я, матушка барыня, я, на поклонъ къ теб пришла!

Наташа схватила Катерину Андреевну за руки.

— Моя теперь, моя, никто не смй трогать ее, я потшусь надъ ней! — закричала она.

На колокольн господской церкви ударили въ это время въ набатъ.

Среди гомона, среди криковъ и псенъ пьяныхъ разбойниковъ, успвшихъ еще до нападенія на домъ заглянуть въ господскіе погреба, и среди плача женской прислуги, никто не слыхалъ звуковъ набата. Особенно не могла ничего слышать Наташа, вся охваченная жаждою мести. Она держала Катерину Андреевну за руки, смотрла ей въ лицо сверкающими глазами и злобно смялась. Катерина Андреевна не билась, не рвалась и только дрожала всмъ тломъ и тихо, едва слышно твердила:

— Спасите, спасите меня!

— Проси, моли, плачь, голубушка! — говорила ей Наташа. — Любо мн будетъ, когда ты заплачешь, закричишь, застонешь! Помнишь, какъ я плакивала? Заплачешь и ты, охъ, горько заплачешь!.. Что я съ тобой сдлаю, какъ я потшусь надъ тобой!

Наташа обернулась къ мужикамъ, которые топорами ломали шифоньерки краснаго дерева, ларчики слоновой кости и вынимали жемчуга, золото и серебро.

— Ребятки, свяжите-ка мн ее, закрутите ей ручки назадъ!

— Аль сама не сладишь, атаманша? — со смхомъ отозвался одинъ.

— Боюсь, что выскользнетъ да полыснетъ себя чмъ нибудь или голову объ стну разобьетъ, — отвтила Наташа.

Парень снялъ съ себя кушакъ и завязалъ руки Катерины Андреевны назадъ. Она узнала въ немъ крпостнаго Луки Осиповича.

— Боже, вдь ты нашъ! — проговорила она.

— Теперь, барыня, вольный, что твой втерокъ въ пол. Былъ твоимъ да, вишь, не умла владть нами, ушла. Баринъ изъ-за тебя погибъ, насъ раззорили, мы не людьми стали, такъ одно дло — не поминать теб про старое. Теперь ты сама въ крпостныя попала. Куда ее двать то, атаманша?

— Въ кресло посади. Пусть посидитъ, повеличается, а я передъ ней постою, какъ бывало, стаивала. Что-жъ ничего не говорите, сударыня, что-жъ не командуете? Позовите дворню да прикажите Наташку въ людскую вести на истязаніе. Иль не послушается нешто? Эка жалость то какая!.. За то меня теперь послушаются вотъ эти молодцы. Ась? Что скажу имъ, то и сдлаютъ. И скажу я имъ, чтобъ тебя они теперь взяли за блы руки да потащили въ людскую, куда меня, бывало, таскивали.

Катерина Андреевна рванулась въ кресл.

— Сиди! — грозно крикнула Наташа и толкнула барыню. — Это еще не сейчасъ, на все время, а пока вотъ теб отъ меня что. Эй, вы, смотрите!

Наташа размахнулась и ударила Катерину Андреевну по лицу... Пронзительно вскрикнула Катерина Андреевна, метнулась и упала на колни съ глухими рыданіями. Наташа подняла ее за волосы и снова бросила въ кресло.

Въ эту минуту въ комнату вбжалъ одинъ изъ грабителей, проворно засовывая въ карманы штановъ пачки ассигнаций.

— Наутекъ вс, живо наутекъ! — крикнулъ онъ. — Дядя Игнатъ, Наташа, гд вы? Живо ноги уносите! Кто то изъ дворни забрался на колокольню и ударилъ сполохъ, мигомъ изъ села народъ подоспетъ!..

Дядя Игнатъ, который вязалъ руки ревущей Глафир, бросилъ ее и вышибъ раму. Звонъ набата ясно и рзко полился теперь въ комнаты, заглушая вс звуки.

— Анаемы! — бшено крикнулъ дядя Игнатъ. — Живо на колокольню кто нибудь и снять звонаря, головой его внизъ съ колокольни!.. Утекай, ребята, пока время есть! Тяжелаго не брать съ собой ничего, на телги таскай все и со двора, да лошадей бери съ конюшни, верхомъ утекай. Эхъ, пропадемъ мы, перехватятъ мужики, подоспютъ!.. На смерть бей тхъ, которые караулить были поставлены и на колокольню ворога допустили!