Пьер лег в постель, слуга пожелал ему покойной ночи и спросил, не нужно ли ему чего нибудь.

— Нет ничего. А что, Василий, Ростовы ездят к графу?

— Кажется езжали прежде, не запомню.

Василий вышел со свечей, и в темной комнате тотчас же заиграли невидимые музыканты Данилу Купора, засеменили ножки в башмачках с бантиками и зазвучал смех и выплывала и опять исчезала головка и глаза Наташи. «Всего не переслушаешь и не пересмотришь», подумал Пьер, улыбаясь, перевернулся на спину и [1282] под одеялом невольно ногами выделывал еще подобие тех па, которые делал граф Ростов в Даниле Купоре. Всё было светло, ясно, весело. Всё улыбалось ему. Он скоро заснул.

«Да, я желаю, чтобы как можно скорее умер мой отец и кончилось всё это», сказал ему кто то во сне. «Я желаю, как можно скорее смерти моего отца», повторил он и ему стало страшно, он проснулся. В комнате стоял Василий, раздетый, со свечей и с спутанными волосами. На простом лице был отпечаток чего то страшного. Василий говорил что то, и еще слышался странный звук, в котором, протирая глаза, не мог дать себе отчета Пьер. [1283]

Звук этот был не стон, как ему показалось сначала, а женские, приближавшиеся шаги. Значенье их для него было то же, что и стон. Большая, высокая дверь беззвучно отворилась и вошла Анна Михайловна с платком в руке и слезами на глазах.

Pierre был в постели и в рубашке. Анна Михайловна ни минуты не стеснилась этим и шла прямо на него. Он понял, что это значило что то страшное.

— Venez, habillez vous vite, [1284] — сказала Анна Михайловна, закрывая лицо платком и садясь на стул у двери за ширмами.

Pierre путался, молча надевая навыворот платье. Анна Михайловна говорила из за ширм:

— Ah, Pierre! la bont'e divine est in'epuisable. C’est un saint, votre p`ere. Venez. Ayez du courage. Soyez homme. [1285]

Pierre оделся. Он не отвечал, не понимал ничего, но, чувствуя себя преступным, готов был итти за ней. Анна Михайловна встала и они пошли вниз, наверх и через анфилады комнат.

Несколько мущин и много дам было в комнате, предшествовавшей спальне. Pierre узнал докторов, одного молодого петербургского, и заметил шапку и костыль священника в углу. Все, и доктора и дамы, смотрели на проходившего Pierr’a больше, чем с любопытством и участием, они смотрели на него, как казалось Pierr’y, со страхом, ужасом. Ему казалось, что все они смотрят на него, как на первое лицо, обязанное совершить какой-то страшный, ожидаемый всеми обряд. Ему оказывали уважение, которое никогда прежде не оказывали. Одна неизвестная [1286] ему пожилая дама вскочила, чтоб отворить перед ним дверь в спальную, другая, молоденькая девушка, подняла платок и подала ему. Он хотел предупредить [1287] даму и самому отворить дверь и поднять платок, но ему чувствовалось, что это было бы неприлично, что он должен был давать им услуживать себе. Князь Василий встретил его в двери. Лицо его было серьезно, как будто он делал большие усилия над собой. Князь Василий пожал в первый раз в жизни руку Пьеру и пожал с давлением сверху вниз, как он это всегда делал, и проговорил:— Courage, mon ami. [1288]

Что то гадкое, подлое и испуганное показалось Pierr’y в лице князя Василия. Pierre чувствовал, что отвечать не надо и надо предоставиться вполне на волю тех, которые руководили им. В комнате было много людей, много свечей, много блестящего и белого. Pierre искал глазами отца, каким он помнил его еще три месяца тому назад, высоким, мужественным стариком, с седой гривой волос, напоминавших льва, и с тем побеждающим взглядом чудных глаз, против которого не могла устоять ни одна женщина, и с тем изящным и величавым спокойствием чистого лба, которое внушало такое невольное, смешанное с страхом, уважение. Он искал глазами отца и не находил. Был священник монах с серебряным крестом на черной ризе, дьякон в облачении, княжны в слезах и на кресле, обложенном подушками, [1289] лежало что то. Анна Михайловна остановила его у двери.

— C’est la c'er'emonie de la supr^eme onction qui va finir. Attendez, [1290] — сказала она значительно. Он повиновался.

Что то зашевелилось, Анна Михайловна велела ему итти. Он подошел ближе. [1291] Пахло нехорошо и странно. Чем ближе он подходил, тем сильнее становился запах. Слышались звуки усилий, но каких, Pierre не понимал и подходил ближе. [1292] Анна Михайловна неслышными шагами обогнала Pierr’a и стала у кресла. Звуки прервались и послышался хриплый, разбитый голос.

— De gr^ace... [1293] — сказал голос. Pierre в эту же минуту узнал отца в больном теле, лежавшем на кресле. Он увидал в середине подушек свалившуюся на бок голову [1294] и робкую, детскую и беспомощную улыбку, просившую, казалось, у всех прощенья. Это был его отец.

Как только Pierre подошел, князь Василий и княгиня Анна Михайловна отошли и что то пошептали. Умирающий с трудом поднял глаза. [1295] Лоб был сморщен страданием. В глазах была одна робость, мольба о чем-то и стыд перед чем-то. [1296]

Pierre нагнул голову к опухлой, огромной руке отца. Очки его упали на подушку, он торопливо их снял и ломая сунул в карман.

Отец поднял с трудом руку, положил ее на волосы сына. — Pierre, pourquoi ne pas ^etre venu chez votre p`ere? — сказал он с [1297] страшным усилием. — Il у a si longtemps que je souffre. [1298]

Pierr’y вспомнилось, как он, ложась спать, желал скорой смерти отца. Он чувствовал, что его преступное желание сбывается.