— Ладно, приду, — сказалъ Митрій.

Онъ понялъ, что Калушкины, такіе же, почитай, бдняки, какъ и онъ самъ, звали отмолачивать за то, что на прошлой недл у него работали на наемной конной молотилк.

— Ладно, приду, скажи въ завтракъ приду. Надо въ Угрюмую сходить.

И Митрій вошелъ въ избу, досталъ онучи, лапти, обулся и пошелъ къ барину. Получивъ три рубля отъ Александра Ивановича и столько же отъ Николая Петровича, онъ вернулся домой, отдалъ деньги баб и, захвативъ лопату и грабли, пошелъ.

У Калушкиныхъ молотилка уже давно равномрно гудла, только изрдка заминаясь отъ застревавшей соломы. Кругомъ погоняльщика ходили худыя лошади, натягивая постромки. Погоняльщикъ однимъ и тмъ же голосомъ покрикивалъ на нихъ: «Ну вы миленькія. Но-но». Одн бабы развязывали снопы, другія сгребали солому и колосъ, третьи бабы и мужики собирали большія охапки соломы и подавали ихъ мужику на ометъ. Работа кипла. На огород, мимо котораго проходилъ Митрій, босая въ одной рубашонк двочка руками выкапывала и собирала въ плетушку картошку.

— A ддъ гд? — спросилъ Митрій.

— На гумн ддъ.

Митрій прошелъ на гумно и тотчасъ же встулилъ въ работу. Старикъ хозяинъ зналъ горе Митрія. Онъ, поздоровавшись съ нимъ, указалъ, куда становиться — къ омету подавать солому.

Митрій раздлся, свернулъ и положилъ къ сторонк свой прорванный кафтанъ подъ плетень, а самъ особенно усердно взялся за работу, набирая вилами солому и вскидывая ее на ометъ. Работа безъ перерыва шла такъ до обда. Птухи ужъ раза три перекликнулись, но имъ не то что не врили, но не слышали ихъ за работой и переговорами о работ. Но вотъ съ барскаго гумна за три версты послышался свистокъ паровой молотилки. И тутъ же подошелъ къ гумну хозяинъ, высокій восьмидесятилтній еще прямой старикъ Масей.

— Что ж, шабашь, — сказалъ онъ, подходя къ погоняльщику. Обдать.

Еще живй пошла работа. Въ мигъ убрали солому того, что было вымолочено, на ометъ и очистили зерно съ мякиной на току отъ колоса, и пошли въ избу.

Изба топилась тоже по-черному, но была ужъ прибрана, и вокругъ стола стояли лавки, такъ что весь народъ, помолившись на иконы — всхъ было безъ хозяевъ девять человкъ, [слъ]. Похлебка съ хлбомъ, картошка вареная съ квасомъ.

Во время обда въ избу вошелъ нищій безрукій, съ мшкомъ за плечами и съ большимъ костылемъ.

— Миръ дому сему. Хлбъ да соль. Подайте Христа ради.

— Богъ подастъ, — сказала хозяйка, уже старуха, невстка старикова, — не взыщи.

Старикъ стоялъ у двери въ чуланъ.

— Отржь, Марфа. Нехорошо.

— Я только гадаю, какъ бы хватило.

— Охъ, нехорошо, Марфа. Богъ велить пополамъ длить. Отржь.

Марфа послушалась. Нищій ушелъ. Молотильщики встали, помолились, поблагодарили хозяевъ и пошли отдохнуть.

Митрій не ложился, a сбгалъ къ лавочнику купить табаку. Страсть курить хотлось. И покуда покалякалъ съ Деменскимъ мужикомъ, разспросилъ о цнахъ на скотъ. Не миновать было продавать корову. И когда вернулся, ужъ люди становились опять на работу. Такъ шла работа до вечера.

————

И вотъ среди этихъ забитыхъ, обманутыхъ, ограбленныхъ и ограбляемыхъ, развращаемыхъ, медленно убиваемыхъ недостаточной пищей и сверхсильной работой, среди нихъ на каждомъ шагу своей праздной, мерзкой жизни, прямо непосредственно пользуясь сверхсильнымъ, унизительнымъ трудомъ этихъ рабовъ, не говорю ужъ о трудахъ техъ милліоновъ рабовъ фабричныхъ, унизительными трудами которыхъ, самоварами, серебромъ, экипажами, машинами и пр. пр., которыми они пользуются, среди нихъ живутъ спокойно люди, считающіе себя одни христіанами, другіе — настолько просвщенными, что имъ не нужно уже христіанство или какая бы то ни было другая религія, настолько выше ея они считаютъ себя. И живутъ среди этихъ ужасовъ, видя и не видя ихъ, спокойно доживающіе свой вкъ, часто добрые по сердцу старики, старухи, молодые люди, матери, дти, несчастный, развращаемый, приготовляемыя къ нравственной слпот дти. —

Вотъ старикъ владтель тысячъ десятинъ, холостякъ, всю жизнь прожившій въ праздности, обжорств и блуд, который, читая статьи Новаго Времени, удивляется на неразумность правительства, допускающаго Евреевъ въ университеты. Вотъ гость его, бывшій губернаторъ, съ оставленнымъ окладомъ Сенаторъ, который читаетъ съ одобреніемъ свднія о собраніи юристовъ, признавшихъ необходимость смертной казни. Вотъ противникъ ихъ Н. П., читающій Русскія Вдомости, удивляющiйся на слпоту правительства, допускающаго союзъ Русскаго Народа, и.........

Вотъ милая, добрая мать двочки, читающая ей исторію собаки Фукса, пожалвшаго кроликовъ. И вотъ эта милая двочка, которая видитъ на гуляньи босыхъ, голодныхъ, грызущихъ зеленую падаль яблоки и привыкающая видть въ этихъ дтяхъ не себя, а что-то въ род обстановки, пейзажа.

Отчего это?

Живу въ деревн, у <богатаго> владльца боле тысячи десятинъ земли. <Возвращаюсь съ прогулки черезъ деревню. Утромъ лакей въ туфляхъ, чтобы не шумть, въ бломъ фартук во всю грудь, убралъ мою комнату, подалъ отдльно дтямъ и всмъ домашнимъ49 на балкон среди цвтовъ и передъ клумбами цвтовъ, мн же отдльно принесъ кофе съ молокомъ, два сорта сухариковъ домашнихъ и англійскихъ. Я <напился кофе> умылся душистымъ мыломъ, утерся двумя полотенцами, вычистилъ ногти, разчесалъ бороду двумя щетками, голову частымъ гребнемъ, надлъ вычищенные для меня сапоги и одежду и пошелъ въ паркъ.>