Не могу молчать я главное потому что меня не ссылаютъ, не сажаютъ въ тюрьму, <не высылаютъ,> вообще не длаютъ надо мной тхъ насилій, которыя длаютъ надъ моими друзьями и часто именно за мои книги. Меня это ставитъ въ такое исключительное положеніе, при которомъ я чувствую себя обязаннымъ не переставая говорить, обличать тхъ51 людей, которые все смле совершаютъ свои злодянія, чувствую себя обязаннымъ обличать ихъ до тхъ поръ пока они не поставятъ меня тмъ или инымъ способомъ въ невозможность обличать ихъ.

Одно, на что я могу надяться, чтобы избавиться отъ тяжести моего положенія, это то, что они — какъ это свойственно ихъ дятельности, подошлютъ тайныхъ убійцъ, чтобы прекратить всетаки хоть немножко непріятные имъ мои вопли. До тхъ поръ, пока это не случилось,52 я не перестану кричать, писать, печатать гд могу, въ тайныхъ типографіяхъ и за границей все о томъ же и о томъ же. Съ этой цлью я и началъ письменную работу, которая должна была обличить всю преступность дятельности вшателей, но не усплъ кончить, когда это письмо студента съ вырзкой статьи С-на заставило меня, отложивъ ту работу, высказать сейчасъ же <то, что считаю нужнымъ> по случаю этой поразительной статьи, съ особенной яркостью выставляющей сущность того ужаснаго положенія, въ которомъ находятся въ наше время люди такъ называемаго христіанскаго міра.

Оно и не могло быть иначе. Какъ ни старались и древніе и новые богословы, (въ томъ числ и Г-нъ С-нъ превосходя въ дерзости, наглости и безсовстности всхъ своихъ предшественниковъ), несовмстимое остается несовмстимымъ.

Посл напечатанія <этого кощунства> статьи Г-на С-на въ Новомъ Времени прошло 5 дней и ни въ одной газет не было даже упоминанія объ этомъ ужасномъ кощунств. Нтъ боле явнаго доказательства полнаго отсутствія какого бы то ни было религіознаго чувства въ нашемъ обществ.

Еще ясне это выражается въ печати.

Мало этого ученая профессорская Московская газета, возражая на мою статью о присоединеніи къ Австріи Босніи и Герцеговины, гд я говорю о непротивленіи, не находитъ ничего лучшаго въ защит насилія какъ то самое <ложное> толкованіе мста объ изгнаніи изъ храма, которое употребляется для своихъ цлей всми насильниками другъ противъ друга.

и что хуже, чмъ отсутствіе ея — притворств или самообман однихъ, что она есть у нихъ такая, которую разъясняютъ имъ разные Антоніи и Столыпины, и другихъ, что они знаютъ такую науку, при которой не нужно никакой религіи, а стоитъ только справляться по послднимъ европейскимъ книжкамъ и событіямъ и тоже самое думать и длать у насъ.

Да, одно и одно хотлось бы сказать всмъ какъ разршающимъ, поощряющимъ и предписывающимъ убійства разнымъ — Гершельманамъ, Столыпинымъ, Романовымъ, а также и всмъ и разршающимъ и совершающимъ убійства революціонерамъ, въ особенности тмъ жалкимъ, губящимъ свои души людямъ, которые, не понимая того, что они длаютъ, страшно выговорить, торжественно, не скрывая этого, но какъ будто гордясь этимъ, въ Дум или въ своихъ революціонныхъ фракціяхъ, бюро, комитетахъ оправдываютъ, предписываютъ, восхваляютъ убійства, и что хуже всего какъ Г-нъ С-нъ оправдываетъ его Евангеліемъ. Хотлось бы сказать одно короткое относящееся къ каждому, кто бы онъ ни.былъ, человку разсужденіе, опроверженіе котораго я никогда не слыхалъ и никогда не услышу, потому что оно невозможно, а между тмъ разсужденіе это таково, что разршаетъ вс кажущіеся столь неразршимыми и вс мучающіе насъ, производящіе такіе ужасы, страданія, вопросы. Разсужденіе это слдующее:

И отвтъ ясенъ. Онъ не всегда приходитъ въ голову только потому, что онъ слишкомъ простъ и очевиденъ и уличаетъ почти каждаго изъ насъ. Отвтъ въ томъ, что есть люди, которые уврены въ томъ, что они знаютъ, въ чемъ состоитъ наилучшее общественное устройство человческой жизни и, зная въ чемъ это наилучшее устройство, считаютъ себя въ прав насиловать людей — a насиліе не бываетъ безъ угрозы смерти и исполненія ея — для достиженія или поддержанія этого наилучшаго устройства.

Наилучшаго устройства? Какого? Такихъ наилучшихъ устройствъ противуположныхъ одно другому всегда одновременно десятки. И, удивительное дло, сторонники такихъ устройствъ монархическихъ, республиканскихъ, конституціонныхъ, соціалистическихъ, комунистическихъ, анархическихъ и другихъ считаютъ себя одинаково въ прав употреблять другъ противъ друга тже пріемы насилія, неизбжно ведущіе къ убійству, которые употребляютъ противъ этихъ сторонники другихъ устройствъ.

Можешь понять и изъ того, что люди столь же ученые и умные, какъ и ты, съ такой же увренностью, какъ и ты, утверждаютъ, что ты заблуждаешься, а они правы, можешь понять и изъ того, что исторія показываетъ теб, что не только никогда не осуществлялось то устройство, которое стремились установить люди, но почти всегда установлялось противное. Ясне же всего можешь понять это изъ своего внутренняго сознанія, которое говоритъ теб, что ты не имешь права устраивать ничью жизнь кром своей и что то насиліе, которое ты не можешь не употреблять или хотя допускать, противно твоей душ и вызываетъ только такое же насиліе. Что же теб длать, если ты точно руководимъ желаніемъ служенія не одному себ, а и людямъ? Одно: не предполагая впередъ то устройство, которое теб кажется наилучшимъ, предоставить этому устройству сложиться самому изъ тхъ качествъ, которыя свойственны людямъ даннаго времени, зная, что чмъ лучше будутъ эти качества, тмъ лучше будетъ устройство. Содйствовать же этому наилучшему устройству ты можешь только тмъ, чтобы въ себ воспитать наилучшія качества, а также насколько возможно и въ другихъ людяхъ. Воспитаніе же въ себ добрыхъ качествъ очевидно достигается никакъ не борьбой и убійствами, а обратной, наиболе свойственной всмъ людямъ дятельностью — любовью.