<пошелъ въ хату, перекстился и никакой не сказалъ молитвы, потому что никакой не зналъ. Баба уже встала и топила печку. Изба была полна дыма (изба топилась по черному)>

слушалъ Варю Панину въ грамофон. Снявъ золотыя очки, снялъ платье, надлъ ночную рубашку. Легъ онъ поздно — золотые часы показывали 12

————

Не могу молчать, и не могу и не могу. Никто не слушаетъ того, что я кричу, о чемъ умоляю людей, но я всетаки не перестаю и не перестану обличать, кричать, умолять все объ одномъ и томъ же до послдней минуты моей жизни, которой такъ немного осталось. Умирая буду умолять о томъ же. О томъ же пишу въ другой форм только, чтобы хоть какъ нибудь дать выходъ тому смшанному, мучительному чувству: состраданія, стыда, недоумнія, ужаса, и, страшно сказать, негодованія, доходящаго иногда до ненависти, которое я не могу не признавать законнымъ, потому что знаю, что оно вызывается во мн высшей духовной силой, знаю, что я долженъ, какъ могу, какъ умю выражать его.

Я поставленъ въ ужасное положеніе. Самое простое, естественное для меня было бы высказать злодямъ, называющимъ себя правителями, всю ихъ преступность, всю мерзость ихъ, все то отвращеніе, которое они вызываютъ теперь во всхъ лучшихъ людяхъ и которое будетъ въ будущемъ общимъ сужденіемъ о нихъ, какъ о Пугачевыхъ, Стенькахъ Разиныхъ, Маратахъ и т. п. Самое естественное было бы то, чтобы я высказалъ имъ это, и они также, какъ они поступаютъ со всми обличающими ихъ, послали бы ко мн своихъ одуренныхъ, подкупленныхъ служителей, которые схватили бы меня, посадили бы въ тюрьму, потомъ сыграли бы надо мной ту мерзкую комедію, которая у нихъ называется судомъ, потомъ сослали на каторгу, избавивъ меня отъ того свободнаго положенія, которое среди тхъ ужасовъ, которые совершаются кругомъ меня, такъ невыносимо тяжело мн.

И я длалъ все то, что я могъ, для того чтобы достигнуть этой цли. Можетъ быть, если бы я участвовалъ въ убійств, я бы достигъ этого. Но этого я не могу. Все же, чт`o50 длаю противъ нихъ, называю ихъ царя самымъ отвратительнымъ существомъ, безсовстнымъ убійцей, вс ихъ законы божьи и государственные гнусными обманами, всхъ ихъ министровъ, генераловъ жалкими рабами и наемными убійцами, все это мн проходитъ даромъ, и я остаюсь жить среди теперешнего общества, основаннаго на самыхъ гадкихъ преступленіяхъ, невольно чувствуя себя солидарнымъ съ ними. Ставитъ меня въ это положеніе отчасти мой возрастъ, главное же та пошлая извстность, которая меня постигла, благодаря глупымъ пустымъ побасенкамъ, которыми я когда-то забавлялся и забавлялъ людей.

Въ этомъ трагизмъ моего положенія: они не берутъ и не казнятъ меня, а если они не казнятъ меня, то я мучаюсь гораздо хуже всякой казни тмъ положеніемъ участія въ ихъ гадостяхъ, въ которомъ я нахожусь. Остается мн одно: всми силами стараться заставить ихъ вывести меня изъ этого положенія. Это я и длаю этимъ разсказомъ и буду длать. Буду длать тмъ боле, что то, что можетъ заставить ихъ взять меня, вмст съ тмъ и достигаетъ другой цли: ихъ обличенія.

Вдь лучше врить въ Перуна, въ кого хотите, но только точно врить, чмъ утверждать, что вришь въ какого то Христа, изъ ученія котораго намъ важне и памятне всего того, что онъ сказалъ, то, что есть два меча, довольно, и что какъ добрый урядникъ взялъ кнутъ и сталъ стегать имъ кого попало и теперь еще новое драгоцнное для разбойниковъ изрченіе то, что онъ нетолько не отрицалъ убійства, но упрекалъ людей за то, что они не примняютъ его.

казалось бы торжественное выраженіе негодованія передъ такимъ сквернымъ надругательствомъ надъ всмъ, что всегда было и есть святого для человка, казалось бы также странно и даже смшно какъ торжественное заявленіе негодованія передъ всенародно совершаемымъ мужеложствомъ или изнасилованіемъ дтей. На такіе поступки и на совершителей ихъ можно смотрть только съ отвращеніемъ, ужасомъ и состраданіемъ, а никакъ не заявлять имъ, что они дурно поступаютъ, и доказывать имъ неприличіе такихъ поступковъ.

Жизнь можетъ итти боле или мене порядочно въ Кита, въ Японіи, въ магометанскихъ странахъ, тамъ есть <хоть какая нибудь> религія, ученiе жизни, въ которое врятъ люди. У насъ нтъ никакого, если не считать того грубаго полуидолопоклонническаго врованія, которое доживаетъ свои послднія времена въ безграмотномъ народ.

Ставитъ меня въ это положеніе отчасти мой возрастъ. По ихъ законамъ можно вшать женщинъ, дтей, но почему нельзя вшать людей, достигшихъ 80 лтъ?

Въ Сициліи землетрясеніе совершилось, у насъ оно готовится. — Тамъ люди ничего не могли сдлать. Здсь же все въ насъ самихъ.

Неужели мы не опомнимся?

Новое кощунство, совершенное Г-номъ С-номъ, дастъ имъ новый козырь въ руки и еще длаетъ казалось бы самое невозможное, длаетъ изъ ученія Христа учені[е] ненависти, злобы, всяческаго разврата.