Чтоб на крышу выбраться, нужно на четвереньки встать и первый шаг едва не поджарил мне руки. Каждое движение извлекало из кровельной жести раскаты грома.

Еще утро, а крыша уже как сковородка раскаленная. И как Графиня себе задницу не поджарила? Ах, вот оно что! Она коврик с собой приволокла рукотворный. Синий с желтым. Из старых тряпок вывязанный. Боты свои шнурками связала и на коньке крыши расположила по обоим скатам. Что б они вниз не скатились кому-нибудь по башке. Пикник под открытым небом. Вон и бутылка с водой. Только еды нет.

– Вы что такое делаете? – понимая глупость вопроса, поинтересовалась я.

Графиня не слышала. Сидела как мертвая. Как статуя на носу корабля. Как горгулья на водостоке. Пока я до нее не дотронулась – она меня не замечала. Пришлось повторить вопрос, а она только ресницами хлопает, понять ничего не может. А потом как заорет:

– А? Не слышу!

Он неожиданности я едва с крыши не свистнулась. Потом уселась рядом. Мои загорелые ноги рядом с ногами Графини выглядели как кукольные.

– А? – новый вопль чуть не порвал мне барабанные перепонки.

Закладывая крутой вираж, удрали голуби со всех окрестных чердаков. Собрались в стаю и веером ушли к более безопасному насесту.

С горем пополам удалось выяснить, что Графиня уже лет сто слуховым аппаратом пользуется, прикрывая его разнообразными способами, а сегодня она его забыла дома.

– У меня отит! В детстве! Был! Мне вот тут! Дырку доктор продолбил! Чтоб гной вытек! Надеюсь! На вашу! Деликатность!

Вместо обещанной дырки за ухом был круглый шрам. Как от пулевого ранения. Графиня его снова синеватыми волосами прикрыла.

Мне тоже пришлось в ответ орать. Но мне-то понятно зачем. А вот почему она орала – неясно. Так и вопили мы как две чайки.

– Я! Деточка! Подумала и решила! Сама! Выбрать! Место смерти! Место смерти изменить нельзя! Я тут! Хочу умереть! Но еще! Хочу выглядеть! Эстетично!

Тут она умолкла, выравнивая дыхание.

– Вот и совмещаю! Полезное с полезным! Загораю! И жду смерти. Ты видела лица покойников? Они белые! Их раскрашивают! Как пасхальные яйца! А я загорелая буду. Красивая.

Последние слова она вдруг произнесла вполне нормальным, даже тихим голосом. Словно извиняясь.

– Осторожно! Не упадите!

Ну ее, Графиню эту. Все испортила, зараза. Какие тут размышления? Какой тут успокоенный ум? Помирать она собралась. Как же! Орет как наша физручка. С такими легкими она нас всех переживет. Как и наша крыша, если ее не обновят. Старые крыши они долговечнее новых. Вон на соседних домах жесть как сверкает, так и течет. Да и зимой сосульки на новых были как сопли мамонта.

Чертыхаясь, я спустилась через чердак на лестницу и столкнулась с Панком, который особенным образом трезвонил в дверь и уже собрался ее выламывать. Ударяя в нее плечом, а потом дергая за ручку.

– Ты дура, да? Тебе что велено было делать?

– Да что ж вы все на меня орете!

– На тебя не орать, тебя прибить надо!

Он затолкал меня в квартиру, схватил за шею, не больно, даже смешно, и погнал на кухню.

Где на столе, на моей любимой яркой клеенчатой скатерти, лежала черная однозначно дохлая кошка.

– А вот про окно я забыл, – Панк уронил пакет с едой на пол и полез закрывать окно.

– Я его всегда утром открываю. Чтоб проветривать. В другие воздух не хочет проходить. Такая вот циркуляция, – оправдывалась я, рассматривая кошку.

Кошка была некрасивая. С оскаленными зубами. Словно она рычала на своего убийцу перед смертью. И еще она была какая-то плоская.

– Пошли к Вовану. Угостим его вкусненьким. Заодно кошака выкинем. Пакет дай, а то так ее стремно нести. Народ не поймет юмора, – как ни в чем не бывало, предложил Панк.

Я не стала смотреть как он упокаивал кошку. Приятно было то, что руки он мыл долго.

Тут я снова вспомнила про листовки и начала сопротивляться, когда Панк выталкивал меня из квартиры.

– Прекрати! Не то я тебе кошку на память оставлю!

Двор был пуст. Даже Маркел смылся. Я шла как на плаху, боясь смотреть на окна. Я даже не сомневалась, что на меня оттуда все глядят как на порочную заразную преступницу. И у каждого в руках по листовке. А еще у них есть письма, в которых написано, что я – блядь и у меня СПИД.