Хрясь – Вова слишком энергично открыл входную дверь. Она врезалась по стене и вышибла из нее кусок штукатурки. Тяжелая поступь динозавра. Каждый шаг приближал Вову к моему дивану.

– Валяешься? Не спишь? Слушай сюда. Довожу до твоего сведения, что завтра. В два часа. Забираем урну с прахом и дуем на катере к Петропавловке.

У Вовы был такой вид странный, будто ему не терпелось высыпать Панка в реку.

– Ты не плачешь уже? – спросил он подозрительно.

– Нечем. Мне кажется, что тут что-то не так. Он жив. И он вернется. Нужно просто подождать. Я пока Путеводитель почитаю.

Посмотрев на меня как на дебилку в период обострения, Вова пошел на кухню варить пельмени. Которые воняли как духи мамы Панка. И мне было так обидно, что все теперь не так, неправильно, невыносимо мерзко. Мы же могли сейчас сидеть рядом, читать Путеводитель, который я так и не смогла отыскать, мы бы ели эти поганые пельмени, а потом бы пошли гулять по улицам, нет – мы бы целовались на мосту с грифонами. Все что угодно – только не одиночество! Вова не в счет. Вова чужой. И никогда родным не станет. Хотя без него мне было бы сейчас хуже.

Как только я подумала про «хуже» – тут же поняла, что мои мелкие страдания не в какое сравнение не идут с тем, что случилось с Панком. Я же не знала, как он умер. И была уверена, что ему было перед смертью и больно и страшно. Хуже – если он успел подумать про родителей, ведь он с ними не попрощался. Еще хуже – если он думал обо мне. И действительно решил не портить мне жизнь общением с ментами.

А я так и не сказала ему самые главные слова.

Вспоминать об этом дне мне не захочется никогда.

Шли пешком. У Вовы в руках – старая спортивная сумка. Вокруг – беззаботные люди. Фотографируют друг друга на фоне классических питерских видов. В прежние времена я бы фотографировала этих беззаботных людей.

Набережная оказалась еще более многолюдной. Куда не погляди – улыбки. Небольшая восторженная группа около крепкой женщины с мелким медведиком. Которому самое место в лесу, рядом с мамой, а не посреди толпы зевак. Медведика можно напоить из бутылки молоком. И подержать в руках. За деньги, конечно. От молока он весь в подтеках, но его моментально вытирают, для придания товарного вида. Ему жарко, он упился этим молоком до одурения, на морде у него намордник, а маленькие смышленые глаза пытаются выпросить у судьбы немного покоя и прохлады.

Развеселые матросы в шапочках с синими помпонами с жалостью смотрят на медвежонка и поднимаются на борт судна, чтобы не видеть ничего, кроме города и Невы. Мы им не нравимся и я их понимаю. Особенно после того, как меня оглушает многоголосная реклама прогулок по рекам Питера. Ор в микрофоны выносит мозг. Бредятина, как в обезьяннике находишься, а не в центре культурной столицы.

Вова рассекал толпу как ледоход. Ему беспрекословно уступали дорогу даже самые твердолобые зазывалы и торговцы живым товаром. Обезьяновладельца он просто оттеснил к самому парапету, едва не размазав об гранит.

– Пришли, – Вова прижал сумку к животу и огляделся коротким волчьим взглядом.

Нанятый катер смахивал на баркас, хотя я баркаса ни разу не видела. Капитан, сухой склочный старик, в белой рубашке и синих брюках, два парня, загорелые как негры, в плавках. Я не понимала, как Вова собирается провернуть задуманное при посторонних людях и волновалась. Но все прошло просто замечательно. Лучше не бывает. И мои опасения, что прах Панка полетит по ветру прямо мне в лицо, не оправдались. Вова все сделал незаметно и аккуратно, а пепла вообще не было. В урне оказалась зола и какие-то подозрительные куски, похожие на мелкий шлак.

– Что ж вы красотами достопримечательностей не восторгаетесь? – с подозрением в голосе спросил капитан.

– А че на них смотреть? Мы местные, – невежливо огрызнулся Вова.

Он теперь торопился. Перемена в поведении была настолько разительной, что капитан занервничал и не спускал глаз с урны, словно в ней мог оказаться ядерный заряд или еще что поразрушительнее.

– Доброе напутственное слово нужно произнести. Что говорят в таких случаях, а? – спросил Вова.

– Пусть вода ему будет пухом, – предположила я как можно тише.

– Пусть, – согласился Вова и прибавил, – Все мы опадаем как осенние листья.

Неуклюже размахнулся и тяжелая урна, издав громкий бульк, утопла в Неве. Капитан запыхтел как паровоз и начал переглядываться со своим экипажем. Похоже, они много чего повидали и были готовы ко всему.

Смайнав урну в фарватер, Вова сразу осунулся и грубо потребовал, чтоб нас высадили. Никто не возражал.

– Хозяин – барин, – сухо попрощался капитан и мы вышли на берег.

В общем, печальной торжественности не получилось. И как я не старалась, нужного настроения не возникало. Отвлекало все. И блики на воде. И веселые матросы. И публика, гуляющая на набережной. И вертолет над Петропавловкой. И даже запах воды.