Поверить в то, что запертая кладовка может отказаться спасением, было невероятно сложно. Мне показалось, что для начала неплохо бы продумать план действий, а уж потом приступить к проникновению в запрещенное пространство. А еще важнее – не спать как можно дольше. Тогда сознание само решит проблему и начнет получать нужную информацию извне. Я про такое в книжке читала.

Пару раз за ночь, Вова спугивал мой нужный настрой диким ревом. Он метался по квартире, роняя мебель. В итоге рухнул, как подстреленный мамонт около туалета. Надеюсь, что он сумел сделать то, зачем туда добирался.

Утром я перешагнула через Вову, но он даже не проснулся. Хотелось попинать его тушу – но стыдно стало.

Немного воды вместо еды, сигарета показалась гаже гадкого. Нашла сушку и заела ей запах табака.

Проходя мимо окна, я глянула в рассветное блеклое небо – на крыше моего дома по-прежнему сидела Черная графиня. Вот упертая старуха – не хочет терять ни одного луча солнца.

Днем Вова меня не беспокоил. Сначала он отсыпался в коридоре, потом дополз до своего подоконника, вылакал бутылку водки и рычал через нос. Я все так же лежала на диване, неплотно закрытая дверь позволяла выслушать все модуляции Вовиного храпа. Иногда он протяжно заунывно пукал. Иногда икал. Приступов рвоты у него не было. Вовин организм звучал как орган кафедрального собора, но как выяснилось, даже к этому быстро привыкаешь.

Хуже, когда он вспоминал Панка и звал его, шутил над ним и ругался. Еще страшнее, когда он вспоминал, что Панка нет и начинал крушить мебель. Оторвал у шкафа обе двери, вырвал из тумбочки ящики и стучал ими по полу. Он бесновался до полного изнеможения, ополовинил еще одну бутылку водки. Прилип к стене, вцепившись в какую-то фотку в рамке, оторвал ее и вместе с ней упал у окна. На старой фотке был запечатлен дяденька в форме казака, сидящий на стуле. Рядом стояла полная достоинства молодая женщина. На Вову они были похожи как сабля на кирпич.

От недосыпа мысли плавали как чаинки в заварочном чайнике. Если их помешать ложкой. Медленно и бестолково.

– Что важнее – дверь? Или месть? Дверь не подскажет, кто именно убил Панка. Месть – важнее всего. Папа не убивал. Шурик тоже. Был кто-то третий. О существовании которого я не в курсе. Но папа и есть главное зло. Причина в нем.

Мне не хотелось верить, что именно папа способен на убийство.

Мне было проще поступить как в детстве, кинуть камень и заорать – «на кого бог пошлет». Требовать возмездия, но абстрактно. А призраки сами разберутся, кого покарать.

– Итак, дверь пока оставим в покое.

К кому будем обращаться? К Савве? Он не совсем мой. Он из церкви, что стояла на площади. К городовому? Он с виду добр, но ленив. Я выбрала того мальчишку, что разбился после войны, выпав из окошка. Дети, особенно подростки, они мстительнее взрослых. И у них правильное чувство справедливости. Такое же, как у меня.

Оставалась привести себя в нужное состояние. То есть измучить себя бессонницей до степени полупризрака. Когда не остается ничего, нужно верить. В шанс открыть дверь и в месть. Но месть – важнее. И никакого всепрощения.

Вернувшись на диван, я уже без особого труда отупело смотрела в одну точку и готовилась перейти в измененное сознание. Даже не знаю, сколько времени так провела. Говорят, трое суток вполне достаточный срок. Главное, не уснуть. Но на третий день я сообразила, что есть все-таки нужно, иначе просто упадешь в голодный обморок.

Попытка слезть с дивана закончилась падением от головокружения. Держась за стену, я добралась до кухни. Соорудила омлет из трех яиц с сыром и ветчиной. Половину оставила на сковородке для Вовы. После еды сразу смертельно захотелось спать. Пришлось вернуться в комнату и стоять у стены. Если грохнусь – усну мгновенно.

В мое окно было видно только серо-желтую стену в состоянии вечной тени. Изучив все трещинки, я принялась гнать мысли из головы, но получалось не очень – мысли поплыли потоком. Они цеплялись за рисунок на стене, додумывали его и преподносили мне сюрпризы. Я вспомнила, что Панка не мог убить Шурик. Который был в гипсе. Панка не мог убить папа. Потому что у него кишка тонка. Но если папа поручил что-то Шурику, а тот угодил в больницу, то вполне возможно, что он перепоручил за деньги своим знакомым папино поручение. И тогда могло произойти несчастье. Панк запросто мог столкнуться с какой-то сволочью. Вывод – вся вина полностью лежит на папе. Но я не могла желать ему смерти.

Месть – это возмездие, а не убийство.

– Помогите мне!

Не знаю, услышана ли была моя просьба, но на душе вдруг стало гораздо легче.

Но потом мне вдруг стало все равно, кто убил Панка. Важнее – поговорить с ним. Один раз. У меня должно получиться.

Доползла, держась за стену, до дивана. Пела про голую довольную луну. Про питерских кошек. Вспомнилась песня Сургановой «Не бойся, милая», я мысленно включила ее в своей голове и слушала раз десять. Потом пыталась вспомнить другую песню, но в голове крутилась только одна фраза – «И старое-старое пианино в ночи зазвучит весною…».