– Ничего, – подумалось мне, – Придем домой и можно снова лежать и вспоминать сколько душе угодно. Нужно как-то научиться жить дальше. Но как? Ладно, буду просто вспоминать.

Только не получилось ничего. По дороге Вова зашел в магазин и накупил водки. Бутылки брякали, в той самой сумке, где совсем недавно лежали останки Панка. На подходе к нашему двору, Вова с каждым шагом прибавлял скорости, я еле за ним поспевала. Подходя к дому, он уже почти бежал. Гриша, завидя нас, обомлел и даже не стал извергать лозунги. Мне показалось, что он хотел мне сказать что-то важное, но не решился.

Странное ощущение – в мире стало на одного человека меньше. Словно с неба сперли звезду. Но вокруг ничего не изменилось. Меня это поражало все больше. Даже неизменность Вовиной квартиры казалась оскорблением памяти Панка. Наверное, нужно было предпринять какие-то правильные ритуальные действия, занавесить зеркала, поставить его портрет с черной лентой, стопку водки перед ним и ломоть хлеба поверх стопки. Я теперь понимаю смысл поминок – они разделяют мир на «до» и «после». Как и похороны. На которых непременно должны звучать хорошие, искренние слова.

У нас ничего этого не было. Только куртка Панка. А поминки компенсировались сумкой водки.

– Ну вот. Дело сделано, – сказал Вова и ушел в черный запой.

А я лежала на диване со своим чувством вины и боялась выходить из комнаты. От всего пережитого в сумерки комната становилась пугающе нереальной. Стены то расширялись, то сужались, превращая пространство в конуру. Тени на стенах и потолке извивались, рисуя смутные опасные узоры. В них было можно увидеть все, что схоронилось в памяти. Даже профиль Панка и его улыбку. Только он умел улыбаться так, что на душе становилось светлее.

Я бодрствовала, я не могла заснуть. И лежала с открытыми глазами, рассматривая потолок, без особого беспокойства наблюдая за метаморфозами стен. Они иногда становились полупрозрачными и двигались, как шелк в ветреную погоду.

По моему убеждению, если не спать очень долго, смотреть, почти не моргая, не думать ни о чем и дышать медленно, то в какой-то момент есть шанс увидеть себя в точке между прошлым и будущим. А закрепившись на ней, можно осознать себя здесь и сейчас. После чего нужно сделать маленький шаг в прошлое. Или в будущее. А если шаг удастся, то тогда получится пройти путь до определенной даты. Если шагать в прошлое, то я увижу Панка живым. И смогу с ним поговорить. Пусть мысленно, но зато он сможет мне ответить и выслушать. Если пойти в завтрашний день, я узнаю, что со мной произойдет, но сейчас мне будущее совершенно неинтересно.

Мысли скользили как ручей в снеготаянье, и я ждала, пока они сами замедлятся и исчезнут. Вяло вспомнила, как недавно звала местные приведения на помощь ради мести. И поверила, что они помогут. Не знаю как – им виднее. Я с детства знала, что они уже вмешивались в жизнь нашего двора. Про это соседи не очень любили распространяться, но иногда проговаривались. У соседки дочка однажды серьезно заболела. И родители не спали ночами, дежурили по очереди у постели. А потом мама заснула, просыпается и видит в свете ночника, что рядом с дочкой стоит дядя такой странный. Она закричать хотела, а ребенок говорит:

– Мама, ты не волнуйся, он добрый, он мне помог.

Температура у нее уже нормальная стала, а дядька этот у них прижился. Девочка его постоянно видела, а родители только изредка. Но когда их квартиру расселять стали, он я ними так и уехал. Я маленькая тогда была и очень завидовала – ну как же – свой хранитель-защитник!

Те дети, что у меня в квартире обнаружились, они помогать даже не собирались. Что с них взять – мелкие совсем. Насчет их возникновения ходит много версий. Говорят, что их собственная мать отравила, когда большевики к власти пришли. Она дворянка была, муж – белогвардеец, работы ей не давали, в общем – ей попросту было нечем их кормить. По другой версии мать была коварная сука, завела любовника, который пообещал вывезти ее в Париж, подальше от красной чумы, но детей они решили с собой не брать – революция все-таки. В общем, зима была морозная, дети остались дома одни, ждали маму, так и померли в кроватке под одеялом. Графиня, которая временами на крыше сидит, считала, что все было совсем по-другому. Что мать в могилу унесла инфлюэнца, а дети думали, что она уснула и так и померли рядом с ней.

Проверить все эти версии невозможно. Могу только одно сказать – одеты и причесаны эти дети на дореволюционный манер, это точно.

Конечно, я ждала их появления каждый вечер. Но напрасно. Не знаю, чем они были заняты – но ко мне не приходили. Может, их музыка напугала? Или они все-таки решили отомстить за Панка? Слабо верится. У них свои дела и проблемы. Кто знает, может, у них близится день выборов дворового президента?

Вспомнив манипуляции Дэна про призыванию потусторонних сущностей, я решила, что стоит попробовать погреметь хоть чем-то, раз бубенчиков у меня не было. Нашла старый колокольчик, сжала его в руке и гремела, пока рука не устала. Вова так упился, что даже не пришел проверить, что творится в его доме.

Вот черт – надо было у Дэна расспросить, как вызывание происходит.

– Ну и фиг с вами, – хотелось высказаться гораздо убедительнее, но я постеснялась.

Они давали мне подсказки, пытались что-то посоветовать, а я еще и ругаюсь. Призраки – они не мальчики по вызову. Ими нельзя распоряжаться как подневольной прислугой.

– Советы, подсказки, – мое бормотание начинало принимать маниакальный оттенок, – Все сводится к порталу, который, скорее всего таится за дверью.

Мне просто необходимо было хоть что-то предпринять. Бездействие меня убивало и сводило с ума.