Он так вдохновился примирением с женой и со всем миром, что теперь изображал невинно оскорбленного святого. Только мой вид портил картину. Любому будет неприятно видеть того, кого несправедливо обидел.

– Раскаявшиеся и страдающие угодны богу, – вдруг заявил папа и потупил глаза, выщелкивая болячку из-под ногтя прямо себе на одеяло.

Этого я вынести уже никак не могла. Этот хлопотливый лепет поначалу, теперь ханжеский пафос. На папиной тумбочке стоял пузырек с зеленкой. И он начал манить меня как магнит булавку.

– Вот что я тебе, папа, скажу. Ты самого дорогого мне человека убил. Не пищи, я в курсе. Я буду верить, что не ты лично, но не без твоего участия. Я все подробно записала про твои подвиги, еще раз сунешься – в милиции прочитают.

Папа встрепенулся, я втайне надеялась, что он не так уж виноват в смерти Панка. Ну, нанял он кого-то для расклейки листовок, Панк на них напал. Хуже, если папа решил устранить моего защитника и оставить меня в одиночестве.

– Подумаешь. Какой-то ушлепок. И убивать его никто не хотел. Это нечаянно вышло, – вдруг заявил мой родитель.

– Значит, ты там был.

И тут его понесло. Он орал, перемежая вопли словами «ты все-равно ничего не докажешь!». Он орал, что эти ребята, которым он денег должен, просто так дело не оставят. И получалось, что это я во всем виновата и самое верное решение – отдать им квартиру и валить на все четыре стороны.

Мне хотелось схватить папу за этот белый пластмассовый воротник, трясти его так, чтоб череп отвалился. А потом взять за ноги и долго бить папой по стене. Пока ноги не оторвутся. И чтоб вся эта белая палата в крови была измазана! Черт, надо было взять с собой топор – с ним куда проще разговаривать с раскаявшимся предком.

– Я правильно поняла – ты им должен, и они так помогли тебе вернуть долг?

– Ну да. Но слова к делу не пришьешь. У меня алиби есть!

Обозвав напоследок его гнидой, я не удержалась и аккуратно полила папину голову зеленкой. Посмотрела как он безропотно замер, примаргивая, понимая, что капли стекают ему около глаз, минуя рот, скапливаются на небритом подбородке. Зеленки мне показалось мало. В дело пошли остатки супа. В чужой приоткрытой тумбочке я заметила бритву типа жилет. И попыталась отбрить папину склизло-зеленую шевелюру. Но бритва не справилась с задачей. Несколько клоков волос она сняла, но потом лезвия засрались и пришлось отказаться от этой затеи. Присыпав суповой натюрморт чипсами, я решила остановиться. Иначе я бы его убила.

– Лучше бы ты сдох.

– Эээ, – плаксиво пел папа и боялся дотронуться до головы руками.

Налюбовавшись вдоволь на этот сюрреалистический ужас, я ушла. Ну не убивать же его, в самом деле? Он и так убогий как туберкулезный плевок на асфальте.

Не знаю, что на меня нашло. Взяв у Вовы бутылку водки, я давилась, но выпила, сколько сумела, пока желудок не взбунтовался. Оказывается не так просто выпить много водки зараз. Организм явно против такого надругательства, и только силой воли удавалось производить глотательные движения. Подносишь бутылку ко рту, внутри уже в курсе, что предстоит – даже язык сводит от предвкушения. Дальше – хуже. С набранной водкой долго не вытерпишь, ее нужно проглотить. А желудок сжимается в комок, пытаясь вытолкнуть предыдущую порцию.

– За тебя, папочка!

Поняв, что мелкими порциями я бутылку не осилю, я попросту стала вливать ее, не останавливаясь. Пока не поняла, что меня сейчас стошнит.

Поначалу мне показалось, что алкоголь на меня не действует. Жаль. Столько стараний и ни в одном глазу. Но водка обрадовалась шансу отравить мозг, уже пробиралась по крови потирая руки и заранее радуясь открывающимся возможностям. Наверное, он бодро напевала:

– Размягчи мозги, расслабься и фигач по течению. Это не умирание, а ты – морж, а все люди – яйца. На кой хрен вы вообще на свет родились? Рыдают свиньи, китайским соусом сочатся их глаза. Плыви кролем, но не снимай свои моржовые лыжи.

Я не сомневаюсь, она пела именно это, но на каком-то незнакомом языке.

Спев вместо припева тройное «кири-кири-кири», водка попала куда надо, устроив короткое замыкание в жизненно-важных узлах. Из-за этого я пропустила стадию – мне легко и беззаботно, не успела насладиться стадией – мне все фиолетово, а я – моряк, красивый сам собою. Я была уверена на все сто, что так же себя должен чувствовать человек, которого огрели по башке кувалдой. А потом дали ногой в живот.

Окосев напрочь, я почему-то решила, что самое время для открытий – не боясь Вовы, стащила с его шеи ключ от запертой двери. Так все просто получилось – обалдеть! Он даже ничего не заметил.

– Вот, открою дверь, там будет другой мир, а в нем – Панк. И я скажу ему все нужные слова. И он мне ответит.

Опираясь о стены, добралась до темного коридора. Хотела передвигаться как можно тише, но по пути уронила стул и все, что на нем громоздилось, спотыкалась об Вовины казаки и берцы – какого хрена он их бросает, где попало? Ради смеху, сунула ногу в ведро, но попрыгать в нем не удалось – рухнула после первого прыжка. Ведро только выглядело тихим – гремели мы с ним будь здоров.