Перед домом, совсем новым и даже сверкающим, но безликим, стоял красный Вранглер, а рядом – невысокий немного сутулый мужчина. Он был совсем не похож на Панка, но я сразу догадалась, что это его отец.

– Времени в обрез. Пять минут – не дольше, – скороговоркой заявил он, пожимая руку Вове.

Было сразу понятно, что времени у него завались, а говорит он просто так, по привычке. Как и по привычке не стал здороваться и проигнорировал меня. Он мимо смотрел. Как будто кроме него тут вообще никого не было. Такой взгляд странный, словно он только умер. Даже захотелось ему веки закрыть.

– Я и за минуту управлюсь, – пофигическим тоном ответил Вова, – Тема такая, после крематория прах отдаете нам. И мы его без вашего участия развеем над Невой. Как он сам и хотел. Мой телефон ты знаешь.

Зачем было нужно тащиться к черту на куличики ради минутного разговора, я не поняла, но когда Вова посмотрел на меня, послушно высказала свое «да».

– Это его девушка? – вдруг пробормотал папа Панка, избегая меня взглядом.

– Да, – ответили мы хором с Вовой.

– Ладно. Мать совсем с катушек слетела. Беда с ней. Пошли что ли, в дом.

Он так это сказал, будто вся эта многоэтажная громада принадлежала ему одному. Вова кивнул, и они побрели, тихо разговаривая за моей спиной. Меня все больше удивляла эта странная ситуация. Два совершенно разных человека. Из разных сословий и социальных слоев. И явно уважающие друг друга.

Я немного трусила, ожидая встречи с мамой Панка. Если мне плохо, то ей в сто раз хуже.

– Нужно будет попросить ее показать фотки, где Панк маленький совсем. Это хоть как-то поможет скоротать время, – решила я и на этом успокоилась.

Дверь открыл некто, слишком быстро исчезнувший из поля зрения, так что я не успела его рассмотреть, но точно не женщина. Вова невежливо толкнул меня в спину. И ушел с отцом Панка, оставив меня в просторном как вокзал коридоре. Три огромных зеркала позволяли рассмотреть себя всесторонне. И со всех сторон на меня уставилась тощая нелепая вдовица. Мысли крутились вокруг одной единственной цели.

– А, может, удрать, пока Вова занят? Дорогу до метро я помню.

Меня так и тянуло на канал. Но у меня не было денег даже на жетон, а чтобы выпрашивать нужно что-то говорить убедительное. А говорить совсем не хотелось. Оказывается, столько сил нужно для этого. Но можно добраться и пешком. Ничего сложного – иди себе и спрашивай у людей. Люди никогда не откажутся объяснить дорогу.

Скажу честно – мне стало стыдно. Где-то рядом убивалась от горя мама Панка, вот она спросит про меня у папы, а меня нет. Это было нечестно. Трусость. Если я смогу ее поддержать, выказать свое сочувствие – это будет правильно.

Не видя никого рядом, я медленно пошла в поисках Вовы. Тут все было светло и просторно. И совершенно бесцветно. Белое, кремовое, чуть-чуть коричневого и золотого. Я бы не рискнула по обстановке составить психологический портрет жильцов. Не квартира – а демонстрационный зал современной обители тех, кто не считает ремонт ноута серьезной финансовой проблемой.

Тишину разбавил резкий как стеклянный осколок, голос.

– Это был совершенно невозможный ребенок, – полусумасшедшая сухая женщина, с коричневыми кругами под глазами, возникла из боковой двери, сцапала меня за руку и увлекла в комнату. Вероятно, это была гостиная.

Лицом женщина была похожа на мои скомканные сопливые салфетки. Наверное, мама Панка. Хотя, судя по ее виду, она могла быть ему кем угодно, даже старшей, но очень больной сестрой. И она с первой минуты начала меня трогать. Это было неприятно, хотелось ударить ее по рукам, или отгородиться, подставляя под ее руки сумочку. Но так ведь невежливо.

– Умный мальчик, гордость школы, радость родителям. Такие надежды подавал. А потом, – она подняла на меня огромные как у совы глаза, – А потом он обозвал нас буржуями, страдающими вещизмом и со слепой душой. И ушел. Как душа может быть слепой? И вообще – есть ли душа? Какая она? Вы ее видели? А вдруг она одна на всех? Вы понимаете, о чем я говорю?

Как ни странно, я понимала. Ощупывая мой локоть, мама Панка поняла, что делает мне больно и продолжила говорить жарко и почти страстно. Светлые стены. На светлом все кажется темным. Женщина была не просто темной, она была как грязный призрак самой себя. Наверное, я ей казалась такой же.

– Он влачил существование, как клошар. Особенно после получения диплома. Хотите я вам его покажу.

Я рассчитывала на фотки, но она действительно показала мне диплом.

– Вы его любили, я чувствую. Его было трудно любить… Вы на какой дури торчите? – невпопад спросила она, почти игриво треснув меня корочками диплома по руке.

Ответить «да» было невозможно, но на этот счет Вова не давал никаких указаний.

– Я не торчу. Я в универе учусь.

Как трудно говорить. Моя бабушка все время повторяла, что за все хорошее приходится платить. Но какая дорогая плата за недолгое счастье.