Но не тут-то было. Антиохийский патриарх Ефрем написал Папе Римскому Агапиту о зреющем заговоре монофиситов. Агапит как раз приехал из Рима в Византий как посланец Теодата о мире. Прежде чем встретиться с патриархом Анфимием, написал ему грамоту, где просил ответить на единственный вопрос: признаёт ли он во Христе две природы - Божественную и человеческую - или как монофисит отрицает вторую? Патриарх испугался, ничего не ответил и, отрёкшись от своей новой должности, скрылся. Церковь осудила его действия и взгляды. Новым патриархом был избран пресвитер Мина, ортодокс до мозга костей, как и покойный Епифаний. Так победила партия Папы Агапита, а Севир убрался к себе в Александрию, а затем и вообще ушёл в египетскую пустыню для молитвы и покаяния.

Впрочем, Феодора не была бы Феодорой, если бы смирилась с поражением собственных сторонников. Вызвала к себе евнуха Фаэтета - вроде бы по поводу летнего отдыха во дворце Герея - и спросила:

–  Как там поживает Ареовинд? Не скучает ли?

–  Не даём скучать, ваше величество, выполняет работы наравне с остальными.

–  Это правильно. Но не слишком изнуряйте его. Он не должен потерять интерес к разным удовольствиям… Ты меня понимаешь, разумеется?

–  Безусловно, ваше величество, - и скопец низко поклонился.

–  Но теперь о другом. Ты, я знаю, дружишь с Христофором - тем, что служит у нас на кухне?

–  Мы приятели с детства. Оба из Милета. И когда его отец сделался дворцовым поваром, а мои опекуны умерли, он способствовал моему приезду в столицу.

Василиса кивнула:

–  Да, припоминаю. Человек надёжный?

–  Я ему доверяю полностью.

–  Что ж, тогда попробовать можно, - поманила служителя пальцем.

Тот приблизился и пал пред Феодорой на колени. Женщина сказала:

–  На, возьми вот эту коробочку. Передашь её Христофору. Он, когда приготовит завтрак для его святейшества Агапита, пусть насыплет в воду порошок, что внутри.

Ни один мускул не пошевелился на лице Фаэтета. Евнух поклонился и произнёс:

–  Сделаю по желанию вашего величества.

–  Кроме нас троих знать никто не должен, - уточнила царица.

–  Ни один человек не догадается.

–  Если Христофор вздумает болтать, то придётся укоротить ему язык. Вместе с головой.

–  Он болтать не любит.

–  Равно, как и ты.

–  Равно, как и я. Предан вашему величеству бесконечно.

–  Оттого и ценю. Отправляйся с Богом. Ибо богоугодное дело делаем. Ведь несносный Агапит вынудил нашего Анфимия скрыться и теперь поплатится. Мы умеем бороться за истинную веру.

–  Да помилует нас Иисус Христос.

–  Он поймёт и простит.

А когда Фаэтет откланялся, государыня вышла из покоев через потайную дверцу и спустилась по винтовой лестнице в низкое подвальное помещение. Позвенела ключами, отпёрла замок и вошла в небольшую келью. Там сидел на койке, устланной серым одеяльцем, горбоносый старик в чёрном облачении инока. Посмотрел на неё испуганно. Феодора улыбнулась приветливо:

–  Здравствуйте, владыка. Это я. Как вы почивали?

Тот вздохнул печально:

–  Как всегда, тревожно. Хочется на волю, на воздух. Может, мне последовать вслед за Севиром в египетскую пустыню?

–  Ах, оставьте, даже и не думайте об этом. Скоро всё изменится. Мы посадим римским епископом Вигилия, нашего сторонника. Он поможет сместить Мину, и опять вы взойдёте на священный престол. А Вселенский собор аннулирует все решения Халкидона, и учение наше восторжествует.

Покивав, Анфимий перекрестился (с самого начала своего исчезновения он скрывался в тайных комнатах василисы):

–  Дай-то Бог, дай-то Бог. Мне не ясно только одно: как удастся сделать Папой Вигилия? Есть же Агапит…

Женщина взмахнула рукой неопределённо:

–  Что-нибудь придумаем…

Беглый патриарх поднял брови:

–  Я надеюсь, будет без насилия?

–  С Божьей помощью постараемся…

Он затрепетал:

–  Дочь моя, поклянись, что помощники твои обойдутся без крови.

–  Я клянусь, владыка: крови избежим.

–  Вот и слава Богу. Ни один патриарший трон быть не может выше человеческой жизни.

Феодора промолчала из деликатности.

Между тем с Христофором вышла небольшая заминка: он, узнав о замыслах государыни, отказался подсыпать порошок в пищу Агапиту - и не из высоких соображений, и не потому, что жалел Папу Римского, а всего лишь из трусости. Объяснил Фаэтету:

–  Нас потом самих уберут как свидетелей. Делай, что угодно, только без меня.