Шрифт:
Инок заупрямился:
– Больно риск большой. Станут разбираться и меня накажут за пропажу юноши.
– Хорошо, ещё номисму накину. А не согласишься, то найму другого.
Больше у того сомнений не возникало.
Возле сада архиерея наготове стояли три матроса. Молодого человека, вызванного на улицу, моментально скрутили, рот заткнули кляпом, на голову надели мешок и поволокли на корабль. Не прошло и часа, как похищенный уже плыл по Эгейскому морю. Он, развязанный, сразу заговорил, начал поливать Каллигона бранью, порывался выпрыгнуть за борт, а когда скопец приказал вновь его связать, образумился и немного пришёл в себя. Только причитал:
– Ах, зачем ты это устроил, Каллигон? Наконец-то я обрёл в обители внутренний покой, перестал всех бояться и не мучился угрызениями совести. Жил по Заповеди Господней, не желая жены ближнего моего; мало что жены, но ещё и названой матери! А теперь опять? Страх перед Велисарием, Фотием, удивлённые взгляды слуг и душевный разлад от грехопадений… Ты мне жизнь сломал, понимаешь, подлый?
Евнух улыбался в ответ и твердил одно:
– Ничего, хозяйка живо вправит тебе мозги, и уже не пикнешь в её объятиях!
По дороге попали в шторм и едва не погибли у острова Милос. Там послушник чуть было не сбежал. Свесил с кормы канат и пытался слезть по нему на берег, но упрямца перехватили. Опасаясь новых выходок с его стороны, порученец Нино запер юношу в трюме, выпуская на короткое время для прогулки по палубе под присмотром самых рослых матросов.
Прибыли в Сиракузы под конец ноября и застали госпожу на дорожных тюках: та переезжала в захваченный супругом Неаполь. Но в связи с возвращением Феодосия задержалась.
Он стоял перед ней потупясь, глядя в пол и не зная, с чего начать. Начала она:
– Что молчишь, сквернавец? Или новый обет-молчанку задумал? Мне тут Каллигон поведал о твоих приключениях…
Молодой человек промямлил:
– Я действительно ехать не хотел… Силою заставили…
– Так уж я тебе неприятна, олух?
Посмотрел на неё с мольбой:
– Нет, не в этом дело… Просто на душе камень. Совестно грешить. Не могу больше.
– Ах, какие мы стали праведники, прямо-таки святые! Покажи-ка спину: крылышек ещё не видать?
– Я серьёзно, Нино…
– Ну а я шучу разве? Снаряжать корабль на твою поимку - разве это шутки? А ещё пришлось кое с кем поквитаться из-за тебя - шесть рабов Божьих на моей и на твоей совести.
У того дрожь прошла по телу:
– Что же это? Я не понимаю…
Антонина в нескольких словах пояснила, как погибли Македония, Агриппина, Улиарис, Евгений и Ставракий с Ираклием. Юноша стоял бледный, весь в холодной испарине. Выдавил чуть слышно:
– Македонию жалко. Я её любил. И Ставракий был добрый человек.
Женщина вспылила:
– Македонию жалко, а меня не жалко? Сам сбежал, а меня оставил выкручиваться и платить по общим счетам!
Он упал на колени и воскликнул с горечью:
– Прикажи тогда и меня зарезать! Чтобы разом со всем покончить!
Бывшая танцовщица встала:
– Ты совсем ополоумел, приятель.
– Подала ему руку.
– Поднимайся живо. Что ещё за глупости? Подойди поближе. Ближе, я сказала. Поцелуй меня.
– Притянула грубо.
– Ну, целуй же, увалень!
– Обняла за шею и губами присосалась к его губам.
Понемногу Феодосий начал оттаивать, и его ладони заскользили у неё по спине, грудь прижалась к груди, а живот к животу, и во рту соприкоснулись два языка. Молодой человек отстранил лицо, выдохнул с усилием и уткнулся носом Антонине в плечо. Разрыдался по-детски. Дама принялась его гладить, тихо успокаивать:
– Ну, не надо, не надо, глупый. Мы с тобой опять вместе, и вести себя будем более разумно. Чтобы доносители больше не застали врасплох.
Хлюпнув носом, он поднял лицо и спросил наивно:
– Может быть, останемся просто любящими мамой и сыном? Этим избежим всех проблем…
Издевательски усмехнувшись, та произнесла:
– Мамой, сыном, говоришь?
– и опять приникла низом живота к его животу.
– А вот это твёрдое у тебя - что ещё такое? Разве так относится к маме сын?
Феодосий затрепетал:
– Нет, не надо, Нино, как ты можешь?
Но она, опустившись на колени, поднырнула головой под его тунику. Он затрепетал ещё больше, весь покрылся пятнами, закатил глаза и пробормотал: