–  По три раза в сутки… - Полководец вздохнул.
– Видимо, старею.

–  Право, перестань! Дело не в тебе, а во мне, наверное. Сердишься за что-то?

Лис привстал на локте и сказал со злобой:

–  Македонию тебе никогда не прощу.
– И ударил кулаком по постели.
– Никогда, никогда, запомни, скотина!

Нино покраснела:

–  Как ты можешь… называть меня такими словами?… Из-за жалкой рабыни, забивавшей клин между нами?…

Тот прервал супругу:

–  Македония не была рабыней. Преданно служила с юных лет.

–  В том числе и в твоём алькове…

–  В том числе и в моём алькове. До женитьбы нашей. Ты прекрасно знаешь: после свадьбы я не изменял с ней ни разу.

–  Но она не могла забыть, продолжая любить по- прежнему и меня ненавидя всеми силами.

Муж проговорил с неприязнью:

–  Потому что было за что.

Женщина воскликнула:

–  Ну, конечно: Македония - образец непорочности, я - скотина…

–  Получается, так.

У фиглярки по щекам покатились слезы:

–  Господи Иисусе… Пресвятая Дева… Вразумите этого мужчину… Пусть откроет вежды и увидит, наконец, что никто в этом мире не любит его сильнее, чем я… Да, увы, совершаю глупости из-за чувств, иногда грешу… Но безгрешен кто ж? Я считаю, что моя любовь искупает все… Велисарий, дорогой, единственный. Без тебя не жить!
– И, упав лицом на кровать, разрыдалась в голос.

Что-то дрогнуло у него внутри, он почувствовал жалость к сотрясающейся от плача Нино и провёл рукой по её плечу:

–  Будет. Успокойся. Мы с тобой не в цирке.

Но она только заскулила:

–  Ты не веришь мне… Ты не веришь в искренность моих слов… Как мне возвратить утраченное доверие?

Лис проговорил:

–  Успокойся, ну! Не ломай комедию.

–  Ты меня не любишь…

–  Будет, я сказал!

–  Докажи, что любишь, - поднялась зарёванная и с остервенением начала срывать с себя полотно.
– На, возьми, возьми. Надругайся, оскверни, как желаешь и куда желаешь… Я твоя безропотно. Видишь, как пылает лоно? Я касаюсь его и уже ощущаю нарастание сладострастия… Видишь, как дрожу… Помоги мне, милый. Распахни ворота блаженства… Я схожу с ума… - Принялась кататься по ложу, и стонать, и взвизгивать, и хватать себя рукой между ног, теребить, терзать, выть от вожделения и при этом корчиться; неожиданно мокрой от пахучего сока ладонью провела по его губам. Этот запах, эти звуки действовали на мужа совершенно магически. Он едва сдерживал себя. А когда она, сдёрнув покрывало, вожделенно припала, словно бы к источнику, к взбудораженной его плоти, Велисарий больше не мог ей сопротивляться и капитулировал. Ночь прошла бурно. Примирение было полным. Македония навсегда осталась не отмщённой.

К Пасхе 536 года стены и купол Святой Софии были вчерне закончены, и к работе приступили мастера-отделочники. С внешней стороны кладка оставалась без штукатурки и мрамора - это согласовывалось с идеей, будто храм есть метафора небес: небеса не имеют оборотной стороны, значит, внешность храма не нуждается в обработке и расцветке. С виду не собор, а шатёр из камня, юрта с как бы вдавленным главным куполом, вроде хаотично разбросанными мелкими куполами, крытыми невзрачными серыми листами свинца. Входишь - эта груда плинфы [27] и камня превращается вдруг в шедевр зодчества и иконописи.

Император лично утверждал все эскизы будущих мозаик. Крест у вершины купола, вроде бы парящий на фоне звёздного неба. Крупные фигуры апостолов. Слева от входных ворот - Иисус, Иоанн Креститель и Дева Мария. На капителях колонн - монограммы Юстиниана и Феодоры. Императорский трон из чистого золота в центре большого круга на полу. И светильники в виде кораблей и деревьев.

Сделав несколько мелких замечаний, в целом василевс остался доволен. Не имея собственных детей, он считал, что его дети - это его свершения на посту царя: возрождение империи, Кодекс Юстиниана, новые постройки и объединение Церкви. А к Святой Софии относился как к дочери, ласково называя Сонечкой. «Как там наша Сонечка?
– спрашивал у Анфимия с Исидором.
– Быстро ли растёт? Не хворает ли? Нет ли в чём нужды?» Никогда не скупился, щедро возмещал все расходы на её возведение, чем всегда заслуживал недовольство Иоанна Каппадокийца.

Траты на строительство вообще были грандиозные. Рядом с «Сонечкой» реставрировали церковь Святой Ирины и ещё между ними - богадельню (странноприимный дом). Новым мрамором заблестела площадь Августеон - перед восстановленным зданием Сената. Создали на ней настил из камней в семь рядов четырёхугольной формы, сложенных ступеньками, на которых мог сидеть собирающийся здесь для дискуссий люд. В центре площади намечали установить колонну с изваянием Юстиниана (по примеру уже стоявших колонн императоров Константина, Аркадия и Маркиана), но пока самодержец согласия не давал, ожидая окончания Итальянской кампании. В целом же в столице и её предместьях подновили или заново подняли двадцать пять церквей. Разворачивали строительство храмов, мостов, госпиталей и водопроводов и в других важных городах. Автократор не без основания полагал, что империя в будущем снова может развалиться, Церковь расколоться, и законы, принятые им, могут устареть; уцелеют только шедевры архитектуры, в них сосредоточится его слава.

Впрочем, и в иных направлениях действовал активно. Кодекс Юстиниана наконец был издан полностью; кстати, и здесь государь проявил новаторство: вскоре после «Ники» все свои законы начал выпускать на греческом языке, более понятном для византийцев, нежели латынь.

И по части примирения христианской Церкви прилагал усилия. В 535 году умер константинопольский патриарх Епифаний, ярый противник монофиситов. Феодоре как монофиситке удалось посадить на святой престол своего человека - трапезундского епископа Анфимия, постника и аскета, разделявшего основные взгляды теоретика монофиситства преподобного Севира. Осмелевший Севир даже приехал в Константинополь (по приглашению василисы) и с Анфимием начал готовить новый Вселенский собор, на котором отменили бы положения предыдущего.