Погрозив пальцем, самодержец предупредил:

–  Осторожней, братец: я ведь сам выходец из Иллирика.

Евдемон, смутившись, проговорил:

–  Извиняюсь, ваше величество, я не вас, конечно, имел в виду…

–  Понимаю, ладно. Что же будем делать с нарушителями спокойствия?

–  Может, отменить скачки?

–  Нет, народ возмутится.

–  Или запретить димы - цирковые партии? Всех, кто будет одеваться в синее и зелёное, сразу штрафовать?

–  Нет, не выход. Для начала выпущу указ, запрещающий борьбу партий. Всех, пришедших на ипподром, тщательно обыскивать и оружие конфисковывать. Провинившихся сечь публично.

–  Ну, а как поступать с юнцами, промышляющими ночами на улицах?

У Юстиниана озорством вспыхнули глаза:

–  Отпускать, ничего не предпринимая. Лишь записывая, кто они такие и где живут.

–  Как же - отпускать?
– удивился градоначальник.

–  Очень просто. Будем привлекать их родителей. Подвергать крупным штрафам и позорным карам. Вот тогда и запрыгают, словно рыба на сковороде. И добьются сами, чтобы их отпрыски больше не шалили.

–  Гениально, ваше величество.

–  Ты не мог додуматься?

–  Да куда уж нам, без такой светлой головы, как ваша!

–  Старый льстец. Хорошо, ступай. И с плохими вестями больше не приходи. Если не справляешься, я назначу другого.

–  Приложу все силы, выпрыгну из кожи, но порядок в городе наведу, клянусь.

Проводив его взглядом, самодержец подумал: «Вряд ли он потянет. Малость глуповат. На такую должность надо ставить человека хитрее». Евдемон же уходил от монарха расстроенный: «Привлекать родителей, - бормотал он себе под нос.
– Ишь, сообразил! Привлечёшь их, как же! Сразу все отвертятся - или через близких влиятельных людей, или через взятки… Тут гуманными способами не выиграешь. Лишь одно средство: убивать виновных на месте преступления, без суда и следствия. Вот тогда десять раз мозгами раскинут, прежде чем идти безобразничать… Но ведь предложить василевсу такое - значит выставить себя юридическим неучем, извергом, не чтящим римское право… Бедная страна! С этим Юстинианом пропадём ни за грош!»

Между тем указ автократора, запрещающий борьбу партий и о мерах по наведению порядка в ночном городе, был публично оглашён на агоре (площади народных собраний) несколько раз. Разговоров он вызвал множество. Кто-то его хвалил, говорил, что давно пора, надоели эти бесчинства, драки «синих» с «зелёными» и разгул насилия. А другие негодовали: слыханное ли дело - покушаться на вековые обычаи! Скачки скачками, это само собой, но соперничество димов - неотъемлемая часть ипподромных ристаний. Запретить борьбу партий - значит лишить народ половины получаемых удовольствий. Для чего тогда вообще собираться в цирке? Не кричать, не переживать, не скандалить? Что за чепуха?

И среди друзей Фотия с Феодосием рассудили так: на бега оружие брать не будем, но свистеть, топать и орать с трибун станем, как и прежде. И ночных забав не отменим; выждем пару-тройку недель, чтобы схлынула волна гвардейского ража, а когда обстановка понемногу нормализуется, то начнём промышлять с удвоенной силой. Мы же дети знатных родителей! Пусть попробуют тронуть.

Но ведь тронули, да ещё как тронули! Дело вышло так.

Молодые люди, завершив учёбу в мае 530 года, всей компанией завалились в один из крупных трактиров, где обычно гуляла «золотая молодёжь», оттянулись по полной, напились изрядно и задумали тряхнуть стариной - выйти на ночную охоту. С Месы завернули в квартал Леомакелий и на берегу Ликоса невзначай наткнулись на парочку, занимавшуюся на траве любовью. Юношу избили до полусмерти, и его бесчувственное тело сбросили в воду, чтобы то само затонуло. А над девушкой долго измывались, заставляя выполнять все их мыслимые и немыслимые сексуальные прихоти.

Только одного не учли насильники: парень не погиб, а в реке очнулся, потихоньку выплыл, выбрался на берег, разыскал патрульный отряд ночной гвардии и донёс на преступников. Конные гвардейцы поскакали к указанному месту и накрыли пьяную оргию в самом разгаре. Повязали всех. На верёвках притащили в резиденцию Евдемона, бросили в тюрьму и оставили за решёткой до самого рассвета. Фотия, кричавшего: «Вы, мерзавцы, знаете, кто я такой? Сын Велисария! Феодосий тоже сын Велисария! Если не отпустите нас обоих, то такие неприятности ждите на свои задницы, что потом мало не покажется!» - отметелили страшно, до потери сознания.

Утром Евдемон допросил всех лично и сказал, что отпустит, если за ними явятся родители. Феодосий ответил, что родители Фотия и его на войне с персами, а из близких - только дедушка Сита: он сейчас на побывке в Константинополе с бабушкой Комито.

У градоначальника дёрнулась щека:

–  Консул Сита - твой родной дедушка?

–  Не родной, а названый. Антонина, усыновившая меня, много лет назад стала приёмной дочерью Комито.

–  Комито - старшая сестра её величества Феодоры?

–  Совершенно верно.

–  Получается, что императрица для тебя - двоюродная бабушка?

–  Получается так.

Крякнув, Евдемон сформулировал:

–  Как же вам не стыдно позорить своих родных? Коль дойдёт до самого верха, вас накажут изрядно.

–  Нас накажут, но и вам несдобровать: ведь на Фотии от побоев нет живого места.

–  Успокойся, как-нибудь уладим.

За приёмными внуками Сита приехал сам. Он за годы войны в Персии сильно изменился - похудел, поседел, а морщины пролегли от носа ко рту. В тридцать пять выглядел на все пятьдесят. Оловянные глаза потемнели. О военной кампании он рассказывал дома скупо: поначалу ромеям сопутствовала удача, взяли местечко Миндуе у персидской границы и восстановили крепость Дару. Но противник, разумеется, возмутился, начались непрерывные стычки, в том числе с армянами, многих ромеи взяли в плен (в частности, двух вельмож из рода Камсаракан - Сита их привёз на поклон василевсу), назревает решительное сражение. Нужно подкрепление.