Путешествие в Регию заняло у Фотия двое суток. С четырьмя тысячами лучников и конников он вернулся к столице и, по распоряжению Велисария, заблокировал входы в город с северо-запада - от ворот Святого Романа до Влахерн. То же самое сделали и другие войска, в том числе по вызову Феодосия, - никого не впускали в Византий, начиная с Малендийских и кончая Золотыми Воротами. Так что бунтари не могли теперь надеяться на приток свежих сил извне.

Тем не менее ситуация продолжала усугубляться. За два дня мятежники подожгли и спалили канцелярию префекта Востока, странноприимный дом Евбула (к северу от развалин Святой Софии) и дворец ординарного консула Симмаха. Озверевшие димы начали отлавливать всех чиновников, кто не смог сбежать или же укрыться во дворце императора, убивать, а их трупы сбрасывать в море.

Днём 17 января Мунд с войсками вышел из ворот Халки и отбросил бушующую толпу от Августеона. Под напором гепидов люди побежали по Месе, кто-то улизнул в боковые улочки, кто-то спрятался в близлежащие церкви, но примерно полторы тысячи, добежав до университета (Октагона), скрылись в нём и забаррикадировали двери изнутри. Две попытки штурма не удались, и тогда Мунд распорядился подпалить «Восьмиугольник». Пламя занялось быстро, и коричневый дым повалил из окон. Основная масса повстанцев сгорела заживо; тех, кто попытался спастись, убивали солдаты Мунда. Сладковатый запах человеческого пепла долго ещё висел над спаленным учебным заведением и его окрестностями.

От пожарищ пострадала также церковь Святого Феодора во Сфоракии (рядом с храмом Сорока Мучеников) и до основания выгорели портики Аргиропратия.

Эта акция устрашения потрясла обе стороны. Император бесконечно совещался с доверенными лицами и не мог решиться на уничтожение остальных мятежников; всё ещё лелеял план - выйти с Евангелием на кафисму и призвать заблудшую паству к миру. Гермоген сказал:

–  Но, по крайней мере, надо выкинуть из Дворца двух возможных предателей - как Ипатия, так и Помпея. Если толпа провозгласит василевсом одного из них, этому самозванцу будет просто сесть на трон в Хризотриклинии. Допустить этого нельзя.

Пётр Варсима с ним не согласился:

–  Нет, наоборот, лучше иметь Ипатия и Помпея у себя под боком. При необходимости взять под стражу или даже убить. А отдав их бунтовщикам, мы тем самым предоставим плебсу нового лидера.

–  Ни Ипатий, ни Помпей не годятся в лидеры, - усомнился Пётр Патрикий.

–  Это будет уже неважно. Пусть не лидером - просто символом, просто знаменем, собирающим силы. Я считаю, что племянников Анастасия отпускать преступно.

И сановники взглянули на молчавшего самодержца. Выглядел он неважно: похудевший, под глазами - круги, правая щека дёргалась от тика. Несмотря на всё своё честолюбие, царь был человеком богобоязненным, и погибшие в Октагоне полторы тысячи христиан не давали ему покоя.

Автократор проговорил:

–  Мы склоняемся к мнению Гермогена… Пусть Ипатий с Помпеем убираются из дворца.
– Повернулся к Нарсесу: - Друг мой дорогой, сообщи им о принятом нами решении. Проводи до ворот. Проследи, чтобы не остались.

Евнух поклонился и вышел.

Государь продолжил:

–  Завтра, в воскресенье, мы предпримем последнюю попытку кончить дело миром. Соберём людей и цирке. Мы к ним обратимся с призывом не доводить пас до крайностей. Если компромисс будет невозможен, то придётся действовать силой.

Гермоген сказал:

–  Я бы не рассчитывал на успех всепрощенческих проповедей. И боюсь, чернь воспримет добрый тон вашего величества как безволие и слабость.

Пётр Варсима расценил иначе:

–  Нет, народ устал от бесчинств. А теперь, когда стало ясно, что оружие, купленное Провом, бунтарям не досталось, да и сам Пров сбежал, им рассчитывать больше не на что.

–  Как, а Ориген?
– удивился Пётр Патрикий.
– Он среди толпы и чрезвычайно опасен.

–  Трифон выловит Оригена не сегодня-завтра.

–  Но пока не выловил!

В зале появился Нарсес и развёл руками:

–  Ни Помпей, ни Ипатий не желают уходить из дворца.

–  То есть, как это - не желают?
– возмутился Юстиниан.
– Не желают слушаться моего приказа?

–  Говорят, что пока сами не услышат из уст вашего величества, не пошевелятся.

–  Ну, так мы их пошевелим. Пусть зайдут немедля.

Вызванные братья бросились к ногам императора, стали целовать его туфли:

–  Пощади, о великий Цезарь Август!
– умолял Ипатий.

–  Лучше брось в тюрьму или вышли в монастырь, постриги насильно, - вторил ему Помпей, - но не прогоняй!

Самодержец сидел нахохленный и сказал, поджимая ноги, чтобы два опальных сенатора прекратили свои лобзания:

–  Что за глупости вы несёте? И чего боитесь?

–  Мы боимся толпы, - честно объяснил младший.
– Ориген и ему подобные, при отсутствии Прова, захотят объявить василевсом брата или меня. Мы совсем не стремимся к этому.

«Так я и поверил, - усмехнулся Юстиниан, думая по-своему.
– Вы стремитесь к тому, чтобы вас провозгласили заочно, и провозглашённый был уже во дворце! Хитрый план. Но магистр Гермоген его раскусил. И на вашу удочку я не попадусь». Заявил уверенно: