Что ж, теперь пришло время рассказать о Петре.

У Юстина была сестра по имени Милица, а у той муж - Савватий, или просто Савва. От супруга у неё родились четверо детей, двое из которых умерли в младенчестве, а в живых остались дочка Вигилянция и сын Пётр.

Обитали они близ Сердики в небольшой - несколько десятков дворов - деревне Вердяне, население которой, давным-давно смешавшись с римскими колонистами, так и продолжало жить двуязычно, говоря и на македонском, и на латыни.

Пётр отличался цепким умом и прекрасной памятью. Он в четыре года научился читать и писать, даже сочинял сам стишки, знал псалмы на греческом и неплохо пел. Вместе с тем не чурался и физических упражнений, а когда отец отвёз его в школу для мальчиков из зажиточных семей в Сердике, преуспел не только в науках, но и на занятиях по гимнастике у преподавателя Косты.

А Юстин племянников обожал (у него у самого детей не было), и особенно Петра, поражаясь знаниям отрока и умению складно говорить. Побывав однажды в гостях у сестры, предложил Савве и Милице взять подростка с собой в Константинополь и отдать на обучение в Октагон. Октагоном назывался столичный университет, находившийся в здании, представлявшем в плане восьмиугольник. В университете было два факультета - богословский и юридический; Пётр захотел обучаться римскому праву. Семинары у него в группе вёл профессор Феофил, знавший наизусть чуть ли не все законы - от античного императора Адриана [6] до тогдашнего Анастасия Дикора. А законов насчитывалось несколько тысяч, многие из которых друг другу противоречили, и порой разобраться в этой казуистике на латыни было очень сложно.

Пётр оказался самым молодым в группе - ведь в 499 году сыну Саввы только-только исполнилось шестнадцать. Занимался прилежно, а отсутствие жизненного опыта восполнял сообразительностью и крестьянской сметкой. Был у Феофил а на хорошем счёту, но не более того, не ходил в юридических гениях. Первым студентом и любимчиком педагогов слыл Трибониан [7]– долговязый нескладный юноша, с крючковатым носом, напоминавшим клюв, и бесцветными близорукими глазами. Он был из провинции Памфилия - из местечка, превратившегося впоследствии в современный турецкий курорт Анталья. Уроженец жаркого края, находил Константинополь прохладным и обычно ходил простуженный, кашляя, сморкаясь и гундося при разговоре. Но имел прекрасные светлые мозги и нередко ставил учителей в тупик заковыристыми вопросами. Мог часами цитировать древних авторов и вообще среди молодёжи слыл занудой. А с Петром дружил, помогая выполнять домашние задания.

Пётр и Трибониан составляли островок целомудрия у себя в группе: первый - в силу юного возраста и достаточной скромности, а второй - в силу убеждений - презирая все мирские утехи и считая их пустой тратой времени и здоровья. Остальные студенты развлекались, как и положено: собирались на дружеские пирушки, напивались, шалили, пели песни, забавлялись с гетерами и нередко попадали в лапы к ночным гвардейцам, охранявшим порядок в городе. А Трибониан и Пётр избегали этих компашек и держались особняком; многие над ними смеялись, многие считали ослами, полагая, что книжки и лекции никуда не уйдут, а зато молодой кураж навсегда исчезнет с годами, и грешно не попользоваться этим даром природы. На подобные аргументы у Трибониана были веские возражения; промокая влагу, лившуюся из носа, он произносил: «Ровным счётом наоборот, друзья мои. Век мужской долог, позволяет предаваться плотской любви и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят; уж не говоря о вине и вкусной пище - ими можно наслаждаться до самой смерти. А вот память работает в юности несравненно лучше, знания как бы сами запрыгивают в ум; после двадцати - двадцати пяти обучаешься хуже. Значит, надо сначала преуспеть на ниве образования, а уже затем обращать внимание на хорошеньких женщин». Пётр с ним соглашался. Оба сохраняли невинность чуть ли не всё время учёбы в университете.

В это время дядюшка Юстин продвигался по службе и к моменту окончания племянником Октагона получил должность комита экскувитов - то есть командира императорских телохранителей. Будучи неграмотным, взял Петра себе в помощники и секретари, в чьи обязанности входило оформление всей документации, переписка, наградные листы и прочее. Молодой человек справлялся с работой быстро и имел много времени, чтобы продолжать читать книжки, посещать интересные лекции и встречаться с друзьями. И уже обращать внимание на девушек.

В первый раз он увлёкся простой цветочницей, торговавшей букетами близ форума Аркадия, и вначале, в качестве предлога для разговора, покупал у неё пионы, а затем, отойдя подальше, их выбрасывал в мусорные корзины. Пётр выяснил, что она живёт с дедушкой-садовником и хотела бы постричься в монахини, но пока не решается. Юноша ей казался важной персоной - в форменном плаще охранника императора и с нашивками на плече, соответствующими немалому чину. И его внимание девушке чрезвычайно льстило. Так что уговорить её прогуляться вместе по морскому берегу не составило большого труда. Поначалу всё происходило невинно - молодой человек декламировал строки из Горация и Вергилия, сыпал именами античных героев и любовно обнимал спутницу за талию. Девушка краснела, опускала ресницы, но убрать его руку не пыталась. А когда они прилегли на траву под дерево, и торговка, вяло сопротивляясь, разрешила оголить своё тело, Пётр неожиданно растерялся, и волнение не дало ему возможности овладеть ею как положено. Распалённая его ласками и словами, барышня буквально молила: «Ну возьми, ну возьми меня… Что ты медлишь? Или ты меня расхотел?» - «Нет, хочу, хочу», - отвечал несчастный, пыжась и потея, но не в силах справиться со своей предательской плотью, не желавшей никак твердеть. Повалился на спину и закрыл глаза со стыда. А цветочница не отстала: попыталась достичь желаемого, показав тем самым, что не так уж несведуща в этой области. Нет, не вышло - Пётр не смог отключить рассудок, превозмочь зажатость и отдаться слепым инстинктам. Девушка, ожидания которой были обмануты, обозвала его недотёпой, слабаком, евнухом и другими не менее обидными словами, скрыла наготу, встала и ушла, запретив проводить её до города. Он вообще и не порывался: продолжат лежать на спине, раздосадованный, убитый. Понимал, что виной всему волнение и неопытность. И ругал про себя Трибониана: надо было не слушать глупые теории чудака-аскета, а с другими студентами постигать азбуку любви. Вот и получил! Вот и оскандалился!

Год спустя совершил новую попытку сблизиться с женщиной. Это была подруга его сестры Вигилянции - Виталина, крупная и сочная, налитая, как яблочко. Пётр приехал в родную Вердяню - погостить недельку у отца и у матери, навестить своих; заодно развеяться на природе, отдохнуть от службы. И подруга к нему присохла, всячески старалась оказаться у него на глазах, как бы невзначай на ходу задеть грудью или бедром. Он приветливо улыбался, но ответить взаимностью не спешил, подсознательно опасаясь потерпеть фиаско вторично. Даже Вигилянция попробовала вмешаться: «Что ты, Петра, какой-то бука? Девушка страдает, думает пойти за тебя, а в ответ получает неуместные прибауточки».
– «Тоже мне, придумала - замуж! Я хочу жену умную, образованную, начитанную. Пусть незнатную, но умеющую отличать Горация от Гомера. А твоя Виталина кто? Телка тёлкой». У сестры на лице возникала презрительная гримаска: «Нахватался в своих столицах разной ерунды, а того понять не желаешь, что такие жены, как Виталина, самые преданные и есть. Да, Гораций и Гомер для неё - пустое место. Но зато хозяйственная, домовитая и к тому же, по всему видно, будет плодовитой. А твои учёные и рожать толком не умеют». Он ей возражал: «Да чего хорошего в этих детях? Плачут и визжат, без конца болеют, пристают с вопросами. А когда вырастают, только и мечтают о твоей смерти, чтобы поскорей получить наследство». Вигилянция отмахивалась в ответ: мол, что с тебя взять, дурака-философа!

Понимая, что столичный жених уплывает у неё из-под носа, Виталина накануне его отъезда в Константинополь бросилась в решающую атаку: ночью в темноте влезла в открытое окно комнаты Петра и, оставшись без одежд, сиганула к нему в постель. Он вначале перепугался, а затем воодушевился и с немалым удовольствием начал обниматься и целоваться с дебелой отроковицей. Мрак скрывал их тела, и на ощупь, не видя, действовать было проще и намного уверенней. Плоть помощника дядюшки Юстина отвечала на этот раз всем его желаниям, молодой человек воспрял и отважился на главное действо. Но неопытность и тут сыграла с ним роковую шутку: плохо разбираясь в женской анатомии, слишком долгое время провозился, не сумел направить свои конечности в правильное русло, потерял над ними контроль, и натянутый лук выстрелил впустую, не достиг желаемой цели, не доставил ни ему, ни ей полноты удовольствий. Юноша скатился в досаде набок. Виталина спросила: «Что, уже?!» Он пробормотал: «Извини… Напряжение было слишком велико, я не смог совладать с собою…» Та заплакала: «Злой, противный. Не желал меня и оставил в девках…» Пётр пробубнил: «Я желал, желал, истинно желал. Правда, не нарочно…» Но она не верила, продолжала плакать. А потом успокоилась и сказала: «Ладно, так и быть, в церковь под венец я отправлюсь девушкой и отдам тебе свою честь после свадьбы». Но племянник Юстина помотал головой: «Нет, прости, под венцом нам с тобой не быть».
– «Как не быть?
– чуть ли не подпрыгнула претендентка.
– Почему не быть?