Белорусские поэты (XIX - начала XX века)
вернуться

Богданович Максим Адамович
Шрифт:

«Блещут улицы Вильны и гулко гремят!..»

Блещут улицы Вильны и гулко гремят! Тротуары потоки людей заливают, В окнах свет, фонари над толпою горят, И глаза на измученных лицах сверкают. Но взгляни: переулки тесны и кривы, В них дома старосветские смотрят сурово; Только мох меж каменьев да стебли травы, И на башне, как круглое око совы, Циферблат — неусыпный свидетель былого. Тихо здесь. Молчаливые встали и спят В высоте купола, шпили, арки бойницы; В отдаленья шаги одиноко звучат, Колокольные звоны порой задрожат И замолкнут, слетая со старой звонницы. Вспомяни, мое сердце, давнишние дни! По приказу бурмистра всё, как подобает: Вот уж окна закрыли, погасили огни… Стража мимо прошла… И не спим мы одни — Я да черный кожан, что у башни летает. 1911 или 1912

В ВИЛЬНЕ

Сонет

Свет фонарей в далекой вышине… На вывесках их отражений блестки… Огни витрин. На каждом перекрестке Анонсы и плакаты на стене. Кипит толпа на жестком улиц дне! С рекламами снуют вокруг подростки… Здесь уличных торговцев выкрик хлесткий… Гул, грохот… Всё течет, как в быстрине. Там — паводок карет… А за рядами Контор и касс вокзал манит огнями. Свистки, гудки… Людей водоворот… Пакгауз… склады… Шум и гул несвязный… И трубы в тьму небес вонзил завод… О, города волшебные соблазны! 1911 или 1912

«За крышами города краски зари угасают…»

За крышами города краски зари угасают, И мраком густым напоен уже воздух вечерний; Каскадом с трамвайного провода искры слетают, И огненный штрих метеор оставляет на черни. С бульвара доходит стон музыки нежно-тягучей, Горят фонари, мошкара над их светом кружится, И вьется она вкруг стекла, вьется легкою тучей, А к свету пробиться не может… и тщетно томится… И вспомнил я осень одну, как средь пасмурной ночи Оркестр заиграл и огни в вышине встрепенулись, Дышалось нам вольно, светились надеждою очи… Мы к свету взлетели… и вдруг на стекло натолкнулись. 1911

«На улочках всё ночью глухо…»

На улочках всё ночью глухо; Не глуше ночи ропот толп. Так кто ж уловит чутким ухом, Как стонет телеграфный столб? И город, где нет места дали, Нет места для стихийных сил, Дорогу проложил печали Полей, курганов и могил. Полей, где в воздухе лютует Буран, крутя холодный снег, Полей, где глухо всё бушует, Где слышится и стон и смех! И вот тот гул мне в душу влился. Гуди, дрожащий провод, пой! И я к воротам прислонился, Изнеможенный и больной. 1911 или 1912

МЕТЕЛЬ

Бьет ветер в бубны кровель, бьет, Гремит по ним, звенит, поет, И это пенье всё мощней, — То разгулялся пан Подвей. Бьет ветер в бубны кровель, бьет, Гремит по ним, звенит, поет. Вскипело снежное вино, И белой пеной бьет оно. Бьет ветер в бубны кровель, бьет, Гремит по ним, звенит, поет. Над улицами — дикий хмель, И, опьянев, гудит метель. Бьет ветер в бубны кровель, бьет, Гремит по ним, звенит, поет. 1911 или 1912

«Сел мальчик у крыльца с тарелкой; забавляясь…»

Сел мальчик у крыльца с тарелкой; забавляясь, Из мыла выдувает пузыри. И, в воздух радугой высоко подымаясь, Они горят в сиянии зари. И, очарованный их красотою тонкой, Проворно, с жадной ловкостью кота, Хватает мальчик их своей худой ручонкой, А остается в ней лишь мокрота. 1911 или 1912

«Пылают зноем крыши и асфальт…»

Пылают зноем крыши и асфальт, От громыхающей телеги — тучи пыли; «Коробушку» выводит детский альт, Шарманки плачущей надрывы опостыли. Пойти бы на бульвар; на несколько мгновений, Сев на скамье далекой, задремать! А там газету свежую достать И целиком ее прочесть — до объявлений! 1911 или 1912

ДВЕ СМЕРТИ

Вчера на Мещанской улице, в д. № 17 отравилась синильной кислотой И. Иванова. Причины самоубийства неизвестны.

Когда патриций смерть, приветствуя, встречал, Когда уже он вены вскрыл, Дрожали звуки флейт, день ясный догорал, Через окно струею ветер повевал, Миндальный горький запах плыл. Ты, грозный жребий, снова повторен; Смертельный миг в губах застыл, Не мглится зеркало, и замер крови звон; Был каждый лист в дыму, обуглен, опален, Миндальный горький запах плыл. 1911 или 1912