Аллегри возмутился. Он мог предположить, что Омо откажется помогать. Все-таки в этом состоянии женщины начинают носиться с собой, как пожилая тетушка с драгоценным фарским хрусталем — но настолько откровенного саботажа он даже вообразить не мог.

— Советую дождаться прилива, — сказала Омо, когда Аллегри наконец-то понял, какие слова наиболее точно выразят его отношение к происходящему.

— Я не могу ждать!

— Либо ты ее дотолкаешь как раз тогда, когда начнется прилив, либо океан все сделает сам, — меланхолично заметила она. — Лодка и без меня тяжелая.

Аллегри был вынужден признать, что она права, хотя сейчас ему очень хотелось броситься в воду и плыть, плыть, до тех пор, пока он не утонет или пока его не вынесет на синий, как небо, песок острова. Но это было бы дуростью, особенно сейчас.

Аллегри уселся в лодку вместе с Омо. Ему, впервые за долгое время, захотелось курить — за всеми делами он и не заметил, как перестал баловаться табаком. То ли потерял трубку в горах Айзернен-Золена, то ли еще в Фару…

Тишина вокруг художника и девушки была очень плотной.

— Почему ты одна? — вдруг спросил Аллегри.

Омо вздрогнула. На секунду художник увидел тень страха в ее глазах.

Она помотала головой. Ее руки, до того безучастно лежавшие на коленях, пришли в движение. Омо стала счищать с кожи налипшую на нее многодневную грязь.

Судя по всему, она не совсем осознавала, что делает.

— Я зря пошла с тобой, — сказала она.

Констатация факта. Аллегри напрягся. Что это значит? Она разгадала его замысел? Она решила, что ей лучше было бы остаться там? Что теперь?

Он потянулся к кинжалу Виорики. Не убивать, нет. Не сейчас. Припугнуть.

— Я не уверена, что смогу выдавить из себя хоть один звук, не то что песню, — сказала она.

Омо подняла взгляд и вскрикнула.

Аллегри побагровел, желваки вздулись. Ей сразу вспомнился Лемт, как он повернулся… и вот уже это не ее любимый — да, любимый! — а какое-то чудовище, которому от Омо нужна только ее жизнь.

Аллегри бесконечно долго вставал с места, скидывая с себя сумки и прочий скарб — медленно — первые секунды, когда она еще не успела понять, что происходит. Затем метнулся к ней. Девушка вжалась в дно лодки.

Все, конец, подумала она.

Но нет. Аллегри взял ее за плечи и встряхнул.

— Если понадобится, ты запоешь. Как птица. Как-нибудь. Ты поняла меня? — каждую фразу он произносил шепотом и при этом встряхивал ее. — Я не для того…

А ведь он и правда безумен, вдруг поняла Омо. Почему-то это ее успокоило. Видимо, это была последняя капля, и после нее девушка уже не могла бояться.

Слишком много всего.

Аллегри осекся и отпустил ее. Сел на свой конец лодки, пригладил волосы и уставился куда-то в лес. Кажется, он даже не видел его.

Вода стала прибывать. Омо наконец позволила себе пошевелиться и принять более удобное положение.

— Я не боюсь тебя, — сказала она, когда лодку приподняло на волнах. — Я иду туда по своей воле.

Аллегри очнулся, и, не глядя на нее, взялся за весла.

В детстве Омо не раз и не два видела, как на главной площади Лфе в Ойомее казнили преступников и контрабандистов. Ее уже тогда интересовало, о чем они думают в последние минуты своих жизней. Кто-то боялся до такой степени, что мочился под себя. Омо помнила, как это нравилось толпе, как они смеялись и отпускали замечания на счет осужденного. Другие ждали своей участи спокойно, порой прикрыв глаза, порой смотря на небо, куда их душам предстояло отлететь, после того, как собаки растерзают тело.

Что же они там видели, в небе? Омо часами смотрела на горизонт, пытаясь понять, но у нее никогда это не получалось.

А теперь… теперь все стало ясно. Внутри нее поселилось тишина, и она была удивительно схожа с тем небом на горизонте, с этим морем, вечно меняющимся, но остающимся неизменным в самой своей сути.

Самое интересное, что и те, кто был спокоен перед лицом смерти, и те, кто визжал и потешал толпу своим неподдельным, животным ужасом, становились одинаковыми, после того, как переступали последнюю черту.

Не закон уравнивает людей, а смерть — говаривал отец Омо, когда-то давно. Отец, которым он был до того, как изгнал ее из дворца… из семьи.

Лодку толкнуло. Аллегри вытащил ее на берег, окончательно вымочив ноги. Омо все это время не шевелилась, и только тогда, когда движение прекратилось, очнулась.

Художник подал ей руку и помог выбраться из лодки.

Омо, выбравшись на берег, споткнулась. К ладоням прилипли песчинки, каждая немного иного оттенка. Она отряхнула руки и оглядела остров.