— У меня такое чувство, что я возвращаюсь домой, — сказал Винф и потянулся.

Он даже и не подозревал, что с некоторых пор мы с ним идем по разным дорогам.

— Честно говоря, — продолжил ойгур, — я надеюсь, что она поможет и тебе. Золотая роса. Тот старик из болот Мин-Мин, Аккин, рассказывал мне про нее… Это нечто невероятное. Чуть ли не воскрешает мертвых, — он снова потянулся, затем вдруг заговорил серьезно. — Лемт… Послушай меня.

Я подошел поближе.

— Когда войдем в деревню, должны будем замолчать. Если мы издадим хоть звук до того, как я соберу росу — она потеряет силу. Мне придется ждать снова, и мои родные…

— Я понял.

Винф кивнул.

— …впрочем, не удивлюсь, если мы будем не единственные чужаки здесь. Когда выпадает роса, здесь часто бывают гости.

— Здесь? Гости?

Он кивнул.

— Ну, за десять лет сюда можно добраться, даже без помощи неких странных статуй. Мир выглядит огромным только из окна собственного дома, а когда начинается путешествие, он превращается в расстояния, которые хоть и с трудом, но все же можно пройти.

— Я смотрю, тебя в философию потянуло.

Винф улыбнулся, затем вдруг остановился, увидев что-то на той стороне холма.

Я поравнялся с ним. Тумана уже не было. Дорога до этого шла вверх, по пологому склону холма. Такой рельеф создает обманчивое впечатление продолжительности — кажется, что плавный подъем будет длиться вечно.

Перед нами открылся крутой спуск в долину. Туман там стоял дольше, однако и здесь он уже превращался в золотистую дымку, нагретую лучами солнца. С левой стороны в тумане виднелись блестящие крыши домов — кажется, они были оббиты каким-то металлом. Справа сквозь туман прорисовывались очертания леса.

Ойгур ступил вниз. Из-под ног его покатились мелкие камни, он едва не поехал вместе с ними, но все же удержал равновесие.

— Теперь — тишина, — сказал Винф, и, как будто этого было недостаточно, приложил палец к губам. Я кивнул, дескать, понимаю, и последовал за ним.

Мы как будто играли в детскую игру, в "молчанку". Я вдруг подумал, что мне уже почти девятнадцать, а чувство такое, словно мне за пятьдесят перевалило, не меньше.

И кто бы из моей прошлой жизни признал во мне — меня?

В деревне стояла тишина, но не зловещая, а скорее торжественная. Женщины ходили в одежде, похожей на сарафаны, с вышивкой золотыми нитями. В волосах у них были заплетены в косы красные ленты.

Мужчины, все как один, делали вид, что размышляют о чем-то серьезном и суровом, хмурились и смотрели неодобрительно. Подростки держались со снисходительной независимостью — у многих из них этот день наступал второй раз в жизни, и, даже если первый приходился на тот возраст, когда они даже еще ходить не умели, они все равно поглядывали на малышей — многие из которых были напуганы происходящим — с превосходством уже много повидавших.

Одному мальчику рот завязали какой-то тряпкой. Судя по всему, родители не смогли найти более действенного способа заставить его замолчать. Присмотревшись, я заметил, что по повязке пробегают тонкие белые молнии. Предусмотрительно. На месте сорванца я бы в первую очередь попытался бы стянуть маску.

Нас заметили почти сразу. Мы слишком отличались от местных жителей, как лицами, так и одеждой. Сначала я поймал несколько настороженных взглядов женщин, затем к нам поспешил какой-то старик. Двигался он для своего возраста удивительно легко, как будто тело его только по недоразумению постарело.

Он подхватил Винфа под локоть и потянул его за собой, одновременно делая мне знак, чтобы я не стоял на месте. Я взглянул на ойгура. Тот кивнул.

Нас провели в хижину на окраине деревни. Видно было, что это общее жилье — утварь была достаточно крепкая, но слишком неказистая, чтобы кто-то на нее позарился.

На лавке в кухне валялся кем-то давно забытый и запылившийся плащ. Дед забрал его и вышел.

Винф бросил сумки на пол, стянул сапоги и завалился спать, не раздеваясь. Вид у него был измученный.

Я же, хотя и смертельно устал — не столько от путешествия, сколько от размышлений — заснуть не смог. Лег, чтобы дать отдохнуть хотя бы телу.

Повернувшись на бок и подложив ладонь под голову, я следил за медленно ползущей полоской света на полу, слушал шум деревни, из которого убрали самый главный компонент — голоса жителей. Казалось, что здесь остались только домашние животные да призраки хозяев, гремящие домашней утварью.

На подоконник села птичка, похожая на соловья. Она что-то поклевала, и, чирикнув, улетела.