— Видал, малыш, некоторые русские тоже не спешат умирать на поле боя. Вон, посмотри, как устроился! Я думаю, что после нашей победы, многие «Иваны» пройдут натурализацию. Ведь надо же кому-то работать на наш третий Рейх!?

Капитан, разлив по бокалам водку, чокнулся со мной, улыбаясь от удовольствия.

— За то, чтобы мы с тобой, малыш, остались живы после этой войны! Цум воль!

— Так точно, господин капитан! Цум воль!

Крамер одним махом заглотил шнапс, и, крякнув, занюхал куском черного хлеба, лежащим на тарелке ровной стопочкой. Затем он откинулся на стуле, и, расстегнув свой мундир, блаженно закурил. Я слегка отпил отменный русский шнапс и, поставив рюмку на стол, стал наслаждаться слегка сладковатым привкусом русской водки с запахом пшеницы.

— Кристиан, «Иваны» шнапс пьют одним махом. Объем применяемой посуды их абсолютно не волнует. Сколько не нальешь, столько и выпьют, — сказал капитан, подавая мне пример.

— Я слышал, господин капитан, но, ни разу не видел. Мне кажется это и есть русская национальная традиция распития алкоголя.

— Я думаю, у тебя еще будет шанс посмотреть на эту их национальную традицию.

Мое внимание в тот момент привлек пьяный взгляд майора-танкиста. Его обожженное лицо с красным шрамом, пересекающим его наискосок, тупо уставилось на капитана Крамера. После того, как капитан выпил вторую рюмку водки, лицо танкиста постепенно налилось кровью. Он, держа в руках бутылку французского коньяка, покачиваясь, двинулся к нашему столику, не сводя глаз с капитана Крамера.

— Ты кто!? Партизан или фольксдойче? — спросил он, подсаживаясь к нашему столу.

— Я, майор, боевой немецкий офицер. Если вы слегка перебрали, то постарайтесь вести себя достойно, как подобает офицеру Вермахта. Хочу вам напомнить, недалеко отсюда наша комендатура. Не пристало вам, майор, искушать свою судьбу и будить гнев у наших жандармов.

— Ты, капитан, жрешь водку, словно заправский большевик. Ты, наверное, капитан, тыловая крыса? А я, я под Вязьмой в сорок первом в танке горел, когда ты….

Внезапно увидев «Железный крест» на груди Крамера, майор поперхнулся. Он ососоловелым взглядом осмотрел капитана с ног до головы и спросил:

— За что ты, капитан, свой крест получил!?

— За Велиж, — ответил спокойно Крамер, наливая себе еще водки.

В какое-то мгновение танкист слегка протрезвел и, протянув Крамеру руку, сказал:

— Прости, капитан, я сегодня чертовски надрался. Я слышал про этот город, его, наверное, не зря назвали «мертвый»! Питер Кустерман — писака из армейской газеты «Panzerfaust» писал про ваш многострадальный гарнизон. Я бы, ребята, вам всем дал «Железные кресты», за то, что вы настоящие герои, а не эти сучьи макаронники, которые под Москвой бежали только от одного вида большевиков на лыжах. А вы, вы его целых полгода в кольце «Иванов» держали и бились, как настоящие львы. Да, вы настоящие солдаты Великой Германии! — сказал майор чуть не плача.

Крамер взглянул на майора и тихо сказал, ковыряясь вилкой в тарелке с жареным картофелем:

— Да, майор, мы почти все получили свои кресты, вот только они березовые. От шеститысячного гарнизона за четыре месяца русской зимы в живых осталось чуть более тысячи солдат.

Майор отхлебнул от бутылки коньяк и, поднимаясь из-за стола, напоследок сказал:

— Мы в этой России все получим по своему березовому кресту. Помяни, капитан, мое слово! Всем, всем, всем по березовому кресту!!! — заорал танкист и, шатаясь, пошел к своему столу за которым, вероятно, сидели его соратники.

Они уже были готовы утихомирить майора в случае приступа его необдуманного буйства. Вот тогда, когда танкист ушел, до меня-то и дошел смысл сказанных им слов. Вероятно, он был прав. Вероятно, что уже многие офицеры и солдаты стали задумываться о перспективности этой восточной кампании. Но присяга, принятая на верность Германии и фюреру, идеалам национал-социалистической партии, еще вдохновляла нас на бессмысленные подвиги вдали от своего дома.

— Видал, малыш, как людей война меняет? Он в каждом человеке видит врага. Если мы проиграем эту великую битву, то благодаря таким, как этот майор! Безмозглый идиот! — сказал капитан, слегка разозлившись. — Он пал духом и поэтому обречен!

Впервые очутившись в столь публичном месте, я старался приглядеться и сориентироваться, чтобы со стороны не выглядеть белой вороной. Ведь в этом прифронтовом гасштетте я был единственным рядовым среди офицеров и унтер-офицеров. Здесь вдали от линии фронта было довольно уютно и тихо, и эта тишина слегка расслабляла мой уставший от войны организм.

Слегка утолив голод, капитан расслабился и, задумавшись, со стеклянными глазами, уставился в сторону сцены. Там при свете софитов скакали русские девушки, развлекая нас своими тугими ляжками, одетыми в ажурные шелковые чулки. Я тогда совсем не думал о том, что придет то время, когда они будут расстреляны и сосланы в лагеря, только за то, что они просто хотели жить. Их нежная кожа в условиях сибирского мороза увянет, и они смогут вернуться домой только тогда, когда последний пленный немецкий солдат покинет эти бескрайние российские просторы. Сколько жизней, сколько людских судеб искалечит эта война? Сколько людей потеряют своих любимых, и во всем будем виноваты только мы, солдаты Великой Германии?

— Ну что раскис, Кристиан!? — спросил капитан, глядя на меня. — Ты хочешь девку?

— Я, господин капитан, просто задумался, — ответил я, так как от выпитого шнапса мне было удивительно приятно и хорошо.

— Ты я вижу на русских баб засмотрелся!? — спросил капитан с издевкой. — Наверное, мечтаешь загнуть какую-нибудь славянку буквой «Z» в местном туалете!?

— Так точно, господин капитан, у меня действительно проснулось такое желание! Хорошие девушки эти славянки, черт бы их побрал!