Несколько дней я был предоставлен самому себе. Не ведая даже сколько дней мне придется пробыть в одиночестве, я все же решился скрасить его и, взяв карабин, ушел в лес на охоту. Несколько раз зимой мне доводилось добывать пропитание, подстреливая то глухаря, то кабана, завязшего в снегу.

Но зимой охотиться в местных лесах было довольно опасно. Расплодившиеся волки, откормленные на человеческих останках, шныряли по лесам огромными стаями. Несколько раз за зиму они приходили к хутору, желая утолить свой голод нашей коровой, но я всегда удачно подкарауливал их и расстреливал эти стаи из карабина. Летом было намного спокойней, так как эти серые разбойники были сыты и не стремились к конфликту с человеком.

Взяв с собой кусок солонины, приготовленной еще зимой из добытого мной кабана, краюху хлеба я на прощание взглянул на хутор и пошел в лес. В эти минуты мне просто хотелось развеяться, чтобы не сойти с ума в этой землянке, скрытой в лесу от посторонних глаз.

Я пошел следом за Марией, переживая за её состояние и не желая оставлять без присмотра. Дорога шла через урочище, огибая болотистые места. Судя по уложенным бревнам связанных русскими саперами металлическими скобами, было видно, что война все же коснулась этих мест. По обеим сторонам дороги были отрыты капониры, землянки и блиндажи тыловых частей, которые вероятно простояли здесь больше года. Вся эта территория была обильно усыпана огромным количеством консервных банок. Разбитые и поломанные конные телеги, разобранные машины стояли в лесу, напоминая о том, что здесь когда-то были люди и готовились к большому наступлению.

Как я позже узнал, деревня, в которую шла Мария, называлось Козье. Только там и могла она разрешить свои женские проблемы.

Находясь от неё на безопасном расстоянии, я следил за ней почти до самой крайней хаты. После чего, немного постояв под сосной, я докурил свою самокрутку и вернулся назад в тот лес, где, по моему мнению, можно было найти что-то в хозяйстве необходимое.

Увиденное поразило меня. Создавалось ощущение, что русские настолько богаты, что могут позволить себе бросать то, что еще может пригодиться. В некоторых земляных бункерах остались нетронутыми даже винтовки и автоматы, снаряженные полным боекомплектом. Ящики с гранатами и патронами, брошенные здесь меня уже не удивляли. Судя по расположению и количеству укрытий можно было судить, что в этих местах квартировало не менее полка или даже бригады.

В одном из блиндажей мне довелось отыскать новый русский разведывательный маскхалат. Подобная одежда в моих условиях постоянной маскировки была просто необходима. Я ведь боялся не только русских, которые прочесывали эти леса в поисках дезертиров, но и своих соплеменников, которые вместе с полицаями и дезертирами объединялись в уголовные банды.

Люди, лишенные идеи, продуктов питания и средств к существованию собирались в огромные волчьи стаи, которые были даже страшней наших «айнзацгрупп». В то время, когда русские, наступая на запад, оставляли за своей спиной все более и более обширные территории на эти места приходили всевозможные банды, которые уже в тылу «Иванов» терроризировали население, изымая ценные вещи и продукты питания. Все, что не успели вывезти наши трофейщики. С каждым годом подобных банд становилось все больше и больше и большевики для борьбы с ними тратили огромные силы.

Жить на хуторе теперь становилось намного опасней и после того, как Мария родила мне сына, встал вопрос о нашем переезде ближе к людям. Я тогда не знал, как встретит меня эта нищая и разрушенная Россия. Я был чужд этой культуре, этому менталитету и совсем не знал, что делать дальше.

Русские войска продвигались в сторону Германии с огромной скоростью, и это расстояние между линией фронта и мной увеличивалось с каждым днем. Я ощущал свою беспомощность, ощущал свою угнетенность, но ничего не мог поделать с собой, и мне приходилось мириться с этими обстоятельствами.

Сына, которого подарила мне Мария, я с её согласия назвал Матвей по имени её деда. Несмотря на трудности с питанием малыш рос довольно крепким и здоровым. Я, ощутив свою ответственность за его жизнь, старался больше и больше времени проводить на охоте, чтобы добыть мяса для Марии и нашего малыша.

Но вот однажды я вновь очутился на грани смерти и чувствовал, как она уже стоит за моей спиной и дышит мне своим холодным дыханием в затылок. Ничего не предвещало, что моя жизнь и жизнь Марии с ребенком будет висеть на грани смерти.

Все случилось тогда, когда опали последние листья 44 года и русские уже были вблизи своей победы. Вернувшись вечером с охоты на хутор, я как всегда осмотрелся. Ничего в ту минуту не вызвало моего подозрения и я смело шагнул в дом. Войдя в хату, я увидел, как Маша сидит с ребенком при свете керосиновой лампы, а вместе с ней на скамье сидит старшина Василий Царев. По его погонам ярко-малинового цвета было видно, что он теперь служит в НКВД. В эту самую минуту я ощутил, как холодок русского автомата уперся мне в затылок. Глаза Царева выдавали, что он меня узнал, но я изо всех сил старался прикинуться немым и не промолвил ни слова.

— Ну что, Ганс, попался!? — спросил он, видя, что я полностью обескуражен случившимся.

— Гора с горой не сходятся, а человек с человеком встречаются, — сказал он и предложил мне присесть за стол.

Я изо всех сил корчил из себя глухонемого, надеясь на то, что документы брата Марии хоть как-то помогут, но от личного знакомства с Царевым я уже никак не мог откреститься. В эту минуту я почувствовал, что кара расплаты уже недалека и, собравшись с духом, я все же сел на лавку напротив Царева. К моему удивлению он доброжелательно улыбнулся и сказал: