— Ну что, сучка драная, коровку за сиськи дергаешь!? А может, и меня тоже подергаешь? Я вижу у тебя это очень ловко получается! — сказал полицай, приставая к Марии.

В щель сарая я видел, как при свете керосиновой лампы её лицо исказилось от ужаса, пронизавшего её. Полицай приподнял её с лавки и, повернув к себе лицом, разорвал на ней одежду, оголив девичью грудь. Он страстно впился в её соски своими заросшими щетиной губами, и тут же повалил на сено. Я видел, как его грязные руки стали задирать подол её платья, стараясь обнажить природное девичье естество. Мария изо всех сил старалась вырваться из рук этого бородатого мужлана, но её силы с каждой минутой таяли, предоставляя полицаю все больше и больше возможностей в достижении своей цели.

В тот момент, когда он, держа её одной рукой за горло, а другой, стараясь расстегнуть штаны, чтобы вытащить свой детородный орган, я тихо подошел сзади…

Со всего размаху я ударил его косой прямо по шее. Голова полицая покатилась по сараю, словно футбольный мяч, обильно окропив кровью лицо Марии. Его тело без головы вскочило на ноги и, клокоча фонтанами крови, сделало несколько шагов. И тут же рухнуло в навоз, дёргаясь в смертной агонии.

Мария хотела было заорать, видя всю эту ужасную кровавую картину, но я прыгнул на неё, прикрыв ее рот своей ладонью. Полные ужаса и нечеловеческого страха глаза Марии смотрели на меня в полном непонимании. Все её тело и лицо были в скользкой крови русского полицая, и это ощущение создавало в моем организме не только прилив бойцовского куража, но и чувство омерзения к своим соотечественникам. Я видел перед собой не людей, я видел диких и страшных зверей, которым были неведомы никакие человеческие чувства.

Придя в себя, девчонка заплакала и, повернувшись на бок, уткнулась в сено, глубоко вздыхая и плача. Она рыдала и от этого все её тело сильно вздрагивало. От ярости и невиданного гнева я сказал вслух, забыв все русские слова:

— Тихо, тихо, моя девочка! Я им сейчас устрою войну!

Обыскав труп полицая, я изъял у него все оружие. Впервые за долгие месяцы я владел оружием против людей. Я, словно приведение, скользнул на улицу.

Подкравшись к крыльцу, я присел в ожидании, сжимая холодную рукоятку кинжала со свастикой. Ждать долго не пришлось. Один из моих соотечественников, явно обеспокоенный долгим отсутствием полицая, вышел на улицу. Его лицо, покрытое густой и длинной щетиной говорило о том, что эти окруженцы около месяца скитались по лесам, уходя от преследования большевиков. Он стоял на крыльце, вслушиваясь в тишину леса, а его руки нервно сжимали автомат. Как только он сделал один шаг в сторону сарая, я со всей силы ударил его кинжалом в пах. В свой удар я вложил столько силы и ненависти, что распорол его тело от гениталий до ремня с надписью на пряжке «С нами Бог». Его кишки вывались из этой огромной раны, и упали на землю. Солдат безмолвно упал на спину и с ужасом посмотрел на меня в последний раз, будто задавал мне вопрос:

— За что, за что ты убил меня, Крис, ты же ведь такой же немец, как и я?

Я, видя его мучения, не задумываясь, воткнул острый кинжал в его глотку. Молча и глядя ему в глаза, я избавил его от неведомых страданий предвкушения смерти. В ту минуту я абсолютно не чувствовал жалости к своему соотечественнику. Я чувствовал лишь ненависть, ненависть к тем, кто творил это зло, прикрываясь идеями сумасшедшего фюрера.

Что тогда произошло со мной — я не знал. Мне простому немецкому солдату хотелось поставить точку в этой войне. Нет, я не мог, да и не собирался предавать свой немецкий народ, вступивший в эту жестокую и грязную войну. Я просто хотел справедливости. Той справедливости, которая была выбита на пряжках наших солдат — «С нами Бог». Был ли с нами Бог? Был ли с нами Бог? Когда мы пришли сюда в эту страну и утопили её народ в крови? Был ли с нами Бог, когда мы убивали детей, женщин и стариков?

В эту минуту я абсолютно был холоден к своим соотечественникам, точно так же, как был холоден Василий Царев собиравший останки своих товарищей погибших от русской бомбы.

Открыв дверь, я осторожно вошел в дом. Дед Матвей сидел привязанный веревками к стулу, и с его рта стекала струйка крови. По всему было видно, что его сильно пытали. Дед взглянул на меня глазами полными ненависти и плюнул в мою сторону. Я не мог, не мог в те минуты предать этих людей, которые спасли мне жизнь. Я не мог оставаться равнодушным к их горю и, глядя в глаза своему брату по оружию, я сказал:

— Унтер-офицер Кристиан Петерсен группа «109 Вольф» дивизии «Брандербург грудь по самую рукоять. Из горла солдата хлынула кровь и он, хрипя, схватившись за рукоятку ножа, упал замертво лицом на стол.

Связанный дед смотрел на меня глазами полными какого-то непонимания. Он не верил, не верил своим глазам, что я смог поднять руку на своих соратников. Я и сам в те минуты не верил в это. Я не верил, что за эти полгода, проведенные здесь в лесу среди этих людей, я осознаю, что война это есть настоящее зло и теперь я, словно великий Армениум вступил в схватку с этим злом.

Умер дед Матвей ровно через неделю после нападения на нас голодных, озверевших бандитов, чудом вырвавшихся из русского окружения. Мария, испытав такой стресс, замкнулась в себе и все последующее время молчала. Уже не было уроков русского языка, не было тех влюбленных глаз, и мне приходилось самому наверстывать пробелы в обучении, читая на русском языке библию. Перед смертью дед достал свою жестяную коробку и подарил мне два «Георгиевских креста». Эта бесценная награда стала для меня намного желанней и почетней, чем тот «Железный крест», который я лично получил из рук Гитлера.

Последние слова, сказанные им перед смертью, глубоко въелись в мою душу.

— Береги её, Крис! Я хочу, чтобы у вас все было хорошо. Война, война все равно кончится, а жизнь будет продолжаться!

Вот после этих слов он перестал дышать, а его глаза уставились в потолок. Мы с Марией похоронили деда рядом с могилами бабки и Сергея. В тот момент, когда я, постукивая топором, загонял сделанный мной крест в его могилу, на меня обрушилось чувство невиданной скорби. Было такое ощущение, что я похоронил своего отца, настолько был для меня близок этот странный русский дед.