Я задумался, представив себе эти перспективы. Каждая из них была сама по себе хороша и гарантировала только одно — смерть. Правда, здесь был свой выбор. Или иметь возможность умереть достойно с оружием в руках и с сытым желудком или же умереть полуголодной смертью на валке леса в руках с пилой. Выбор был невелик, но в каждом выборе были свои преимущества.

— Я, господин полковник, готов выбрать первый вариант. Только у меня есть просьба! Что будет с девушкой, которая спасла мне жизнь? Я её люблю и хотел бы жениться на ней.

— Время, Кристиан, покажет. А пока я могу тебе гарантировать только одно. Она будет жива и с твоим сыном ничего не случится. Я разрешу тебе сегодня проститься с ней. Возможно, что когда-нибудь судьба сведет вас снова, — сказал полковник, как бы предчувствуя то, что это случится, но уже тогда, когда жизнь моя будет прожита.

Вечером того же дня меня временно поместили в подвал. Кирпичные своды напоминали мне о точно таких же подвалах Велижа, в которых мы скрывались от артиллерийских обстрелов и бомбардировок. В углу возле окна с толстыми коваными решетками стояли деревянные нары, сколоченные из досок, покрытые соломой с накинутым на них покрывалом из старого солдатского одеяла. В подвале было сыро и довольно прохладно. Огромные крысы сидели на кирпичах и, не боясь постояльцев этого заведения, грызли соломенные стебли. Они ползали по полу, шуршали соломой, вызывая в моей душе ужасное отвращение.

Через несколько минут двери в этот подвал загремели кованым металлом, и я увидел, как по лестнице вниз спустилась Мария. Её хрупкое тело, облаченное в старое пальто, выглядело довольно измотанным. В руках она держала сверток из всевозможных тряпок, из которого проглядывался курносая кнопка Матвея.

Мария присела на край этой кровати и горько заплакала. Крупные слезы катились по её лицу и она, всхлипывая, вытирала их белым платочком. Я в ту минуту тоже не мог выдержать подобного расставания, так как сильно привязался к этой славянке. Я любил, любил её всем сердцем, и от этого на душе было очень больно. Я присел рядом с девчонкой и, обняв её, стал целовать. Её соленое от слез лицо было холодным, и я старался каждым поцелуем высушить его. В ту минуту мне казалось, что мое сердце не выдержит такой боли, ведь я чувствовал, что мы видимся с Марией в последний раз. Взяв на руки своего сына, я также несколько раз поцеловал его в его теплое розовое лицо. Он улыбался и с каждым моим прикосновением весело заливался смехом, еще ничего не понимая.

В ту минуту и Мария и я чувствовали, что расстаемся, поэтому нам хотелось последний раз побыть вместе и насладиться теплотой своих тел. Положив малого на топчан, я с неописуемым волнением стал расстегивать её пальто. Девчонка, видя мою страсть, сперва не хотела, но сдавшись под напором моих поцелуев, тут же в подвале отдалась мне. В этот раз я был с ней необычайно нежен, несмотря на то, что наше свидание происходило в этих застенках. Она еще не знала, что ждет её впереди, так же как и я не знал о том, что будет с нами уже завтра.

Напоследок я рассказал ей, где я спрятал дедову жестяную банку, в которой хранились не только ордена её деда, но и личные вещи, и жетоны убитых мной солдат великой Германии. Я просил сохранить их в надежде, что мне доведется вернуться в Германию, и отдать эти вещи их матерям и женам. А сыну своему я завещал небольшой золотой кулончик в виде летящего ангела, который перед самым возвращением на фронт подарила мне моя мать. Она наивно верила, что эта безделица сможет оградить меня от беды и вернуть в отчий дом в целости и сохранности.

Три часа, проведенные вместе, стали для нас самым счастливым временем. Я никогда в жизни, больше никогда не смогу ощутить подобное счастье, которое свалилось на меня только здесь в этой холодной, но все же прекрасной России. Время свидания подходило к концу, и на кирпичной лестнице уже появился русский солдат в шинели с висящим на шее автоматом. Мария, вытирая слезы, что было сил, поцеловала меня и напоследок сказала:

— Кристиан, Кристиан, мой милый, я очень тебя люблю! Я найду тебя, если нам будет суждено выжить! Я найду тебя! Я буду ждать!

Она со всей силы обняла меня и очень крепко поцеловала. Солдат строго посмотрел на неё и что-то, сказав по-русски, дернул за рукав её пальто. Мария взяла ребенка на руки, последний раз молча, взглянула на меня своими прекрасными сероголубыми глазами полными слез. Её взгляд, словно винтовочная пуля, пронзила мое сердце, от чего оно заныло с какой-то нечеловеческой силой. Упав после её ухода на этот топчан, я выл, выл, словно из меня живьем крюками выдирали жилы. Я катался по полу и вновь падал на эти нары, стараясь успокоить свою сердечную боль.

Продолжалось это до тех пор, пока я, не истратив все свои силы, полон всяких раздумий уснул. Тогда я думал, что, наверное, больше никогда, никогда не увижу таких больших сероголубых и чистых глаз. Я не увижу своей Марии, не смогу прижаться к ней и вспомнить те теплые летние вечера, которые соединили нас навеки.

Одиночество мое было недолгим, и в железной двери, закрывающей этот подвал, вновь загромыхали ключи. В свете «летучей мыши» я увидел Василия Царева. Он подошел ко мне и присел на край нары. Достав из кармана шинели папиросы, он угостил меня и когда я прикурил, сказал: