После отдыха нами овладело странное чувство. Не знаю, чего в нем было больше

— любознательности, отсутствия у нас интереса к раз уже пройденным тропам или

нетерпеливости. Нам казалось, что мы можем сразу выполнить две задачи: в короткий

срок достичь острова Большевик и попутно заглянуть в глубь южной половины острова

Октябрьской Революции. Для этого нам надо было покинуть хорошо знакомый морской

берег с его прибрежными, легко проходимыми льдами и подняться на ледниковый щит,

чтобы, следуя по нему на юг, получить возможность обозреть пространства, лежащие к

востоку от щита.

Лучи яркого солнца били прямо в видимую часть ледника. Склон его блестел,

переливался, представлялся нам снизу чем-то вроде бесконечно широкого шоссе.

Соблазн оказался сильнее здравою смысла, и мы полезли наверх. Так мы нарушили

один из основных наших принципов — единство цели — и за это были наказаны.

Отлогий склон глетчера был невдалеке от стоянки. Мы без особых усилий

поднялись с загруженными санями. Но сверху мы ничего не увидели вдали: мешали

возвышенности ледника, расположенные впереди. Путь оказался покрытым глубоким

рыхлым снегом. Увидев свою ошибку, мы, вместо того, чтобы вернуться назад,

допустили вторую оплошность — принялись искать легкую дорогу на разных высотах

ледникового склона и в конце концов ушли от места, где можно [374] было спуститься

на берег, настолько далеко, что нам уже нелепым показалось возвращаться назад.

Дальше путь стал еще хуже. Собаки отказались тянуть тонущие в снегу сани.

Пришлось впрягаться самим. В результате после невероятно тяжелого 12-часового

рабочего дня мы оказались только в 20 километрах от прежней стоянки.

Ночью на возвышенности ледника разыгралась сильная поземка. К утру она

стихла, но дороги не улучшила. Чтобы выбраться на морской берег, нам пришлось еще

20 километров пробиваться по глубокому, рыхлому снегу и пенять на себя за

необдуманный поступок. Так два дня без особой пользы мы работали до седьмого пота,

да еще потеряли при этом хороший переход.

После ночевки на берегу мы были в боевом настроении, намеревались наверстать

потерянное и подумывали о переходе не менее чем в 40 километров. Условия для этого

как будто складывались благоприятные. Метель, всю ночь крутившая снежный вихрь,

улеглась, мела только поземка. Надеясь, что непогода кончилась, мы приготовились к

выступлению. Собаки были уже в упряжках. Вдруг южный ветер вновь покрепчал.

Снежная пыль опять взметнулась на несколько метров. Некоторое время я колебался —

выступать или нет? Но вот по небу поплыли знакомые нам зловещие облака,

напоминавшие своей формой чечевицу. Близился настоящий шторм. Благоразумие и

трезвый расчет на этот раз одержали верх. До того как шторм разыгрался бы в полную

силу, мы смогли бы пройти не более 10—15 километров, а собак, при встречном ветре,

измучили бы не меньше, чем за 50-километровый переход.

Решили выждать на месте. Отпрягли собак, получше закрепили палатку и залезли

в спальные мешки. Посвистывание ветра и шорох снежной пыли быстро убаюкали нас.

Но через два часа нас разбудил отчаянный вой метели. В конце дня разыгрался

настоящий шторм. Даже собаки не решились встать, когда мы резали им пеммикан.

Лишь некоторые, приподняв голову, с вожделением смотрели на куски пищи,

повизгивали, но не покидали належанных мест. Поведение животных было понятным,

— ветер и нам не позволял подняться на ноги. Пришлось проползти вдоль ряда собак и

каждой вложить ее порцию прямо в пасть. Так, не вставая, наши помощники и

поужинали, а мы уползли в палатку, подкрепились супом и снова залезли в мешки.

Новичка могли удручить неудачи, возникшие уже в самом начале похода. Но мы

считали себя старыми полярными волками и знали, что задержки иногда неизбежны,

однако они не могут решить исхода борьбы. [375]

* * *

В 7 часов утра метель все еще бушевала в полную силу, а через три часа наступил

полный штиль.

Снежных вихрей словно и не бывало. Вновь приветливо выглядела Арктика. По