проволоки. Поэтому Варнак сегодня один. Ветер и метель, во время которых собаки

неохотно покидают належанное место, не удержали его от изъявления преданности и

дружеских чувств.

Дальше мы продолжаем путь вдвоем. До психрометрических будок около 50

метров. Ветер, подталкивая в спину, быстро доносит нас.

Однако сделать отсчет приборов и записать показания в такую погоду совсем не

просто. Снег бьет в глаза, засыпает книжку, а ветер рвет ее листки, мешает мне дышать.

Записав [119] показания одного прибора, отворачиваюсь от ветра и снега, делаю

передышку, потом приступаю к другому. Минимальный термометр показывает — 23,4°,

максимальный только — 14,8°. Так температура менялась ночью. Сейчас — 16,3°. Неба

не видно. Вообще ничего не видно, кроме будки, за которую я держусь руками, да

Варнака, сидящего у моих ног и ожидающего конца непонятных для него манипуляций

человека. Наконец наблюдения проведены. Я очищаю будки от налипшего снега, и мы

пускаемся в обратный путь.

Теперь надо итти против ветра и снежного вихря. Чтобы противостоять им,

сильно нагибаюсь вперед. Варнак, пригнув голову к самой земле, идет передо мной.

Каждый шаг кажется не меньше километра. Сделав несколько шагов вперед,

поворачиваюсь к ветру спиной, чтобы перевести дыхание. Варнак тоже

останавливается и ждет. Моментами меня разворачивают порывы ветра. Тогда лучше

переждать, пока потоки воздуха не перейдут на «нормальную» скорость. Так, шаг за

шагом, мы пробиваемся к нашему домику. Ух, какие длинные эти 50 метров! Варнак

мог бы проскочить это расстояние значительно быстрее, но он не хочет оставлять меня

одного. Когда порывы метели особенно сильны, пес тычется мордой в мои ноги, будто

хочет сказать, что он здесь, рядом, что я не один. Верность его больше, чем собачья.

Заблудиться в снежном вихре и гудящем мраке мы не можем — у Варнака есть

чутье, а я знаю направление ветра. Кроме, того, метрах в 15—20 от домика я могу уже

рассмотреть слабое светлое пятно. Сначала оно то появляется, то исчезает в несущемся

снеге. По мере приближения пятно становится заметнее. В центре его свет сильнее. Это

100-ваттная лампа, освещающая флюгер на мачте, установленной над коньком крыши.

На этот маяк, как моряки, мы и держим путь.

Наконец наше путешествие кончается. Стоя с подветренной стороны домика, я

наблюдаю за флюгером. Он показывает, что ветер достиг степени «крепкого шторма».

При такой скорости он способен вырывать с корнем деревья.

— Пустяки, бывает хуже! — говорю я Варнаку и на прощание треплю его по

круглому гладкому боку. На этом мы расстаемся. Варнак считает свои обязанности

конченными, в последний раз прижимает голову к моим ногам и ныряет в темноту, а я

иду в домик.

Через полчаса бужу Ходова, и результаты наблюдений летят в эфир. Наши

сигналы в одно мгновение пробегают тысячи километров. Это не то, что мое

путешествие на расстояние 50 метров. Однако эти 50 метров были обязательным

звеном, обеспечивающим передачу наблюдений в Москву. Там [120] их ждут в

Центральном бюро погоды. Они нужны, как и наблюдения тысяч других точек, для

анализа движения воздушных масс и предсказания погоды. Если сведения попадут в

Москву своевременно, то наше трудное путешествие с Варнаком будет полностью

оправдано.

* * *

Мы вступили во вторую половину ноября. В нашем районе исчезли последние

признаки полуденной зари. До этого, в ясную погоду, хоть по узенькой лимонно-желтой

полоске, появлявшейся на короткое время над горизонтом, да по почти неуловимому

рассеянному свету, мы чувствовали, что где-то есть солнце. Теперь полдень перестал

отличаться от полуночи. Небо на юге, такое же черное, как и на севере. В полдень

видны все звезды, до шестой величины включительно. При ясном небе они то горят

спокойным холодным пламенем, то искрятся и мерцают и кажутся необычайно

большими и яркими. Звезды нисколько не делают ночь светлее, но взгляд невольно