вытягивались, доходили почти до зенита, затем падали и снова росли. Наконец

расцветка их стала бледнеть. Они приблизились друг к другу. Небесный веер закрылся

и вдруг превратился в огромное белое страусовое перо, круто завернутое к югу. Вслед

за этим из основания того же пера выросло еще одно такое же пышное перо и легло

параллельно первому. Оба они слегка колебались, удлинялись и снова сокращались, но

в течение получаса сохраняли свою форму.

В это время на западе мечи оторвались от горизонта и образовали три узкие

бледные полосы, которые неподвижно повисли на небосклоне. Яркие краски, только

что [126] фантастически украшавшие небо, померкли. От прежней феерической

картины остались лишь блеклые мазки.

Только тогда я почувствовал, что свежий норд насквозь пронизывает плотную

суконную куртку. Продрогший, но радостный и возбужденный, я вернулся в дом.

Но уютная комната теперь казалась скучной, тесной и душной. Раскрытые книги

не тянули; самые захватывающие страницы я не мог сравнить с тем, что видел на небе.

Как только прошел озноб, я, одевшись теплее, опять выбежал на улицу.

Новая картина развернулась предо мною. С востока на запад легла широкая

светлая дуга. Она охватывала почти четверть горизонта. Концы дуги, не достигая

горизонта, не то рассеивались, не то скрывались за облаками. В глубине дуги можно

было заметить какое-то мерцание, словно проносилась тончайшая пелена светящегося

тумана.

Но вот небо снова преобразилось. Теперь заиграл красками север. Сначала там,

из-за горизонта, выплыло небольшое светлое облачко. Оно поднялось градусов на 25—

30 и застыло. Прошла минута, две... пять, облачко оставалось без изменения, только

иногда оно вспыхивало лиловым светом. И вдруг оно, сильно вытянувшись, покрылось

яркими, трепещущими лучами и превратилось в широкую ленту, захватившую почти

весь северный сектор неба. Лента извивалась, точно змея, и, наконец, приняла форму

вытянутой, горизонтально лежащей буквы S. Новая перемена: дальний конец буквы

вспыхнул ярким малиновым светом. Свет пробежал по всей букве. Вслед за ним

родились и пронеслись пурпурные, зеленые, желтые волны. Они исчезали и появлялись

вновь.

Буква развернулась, мгновенно обросла бахромой и превратилась в грандиозный

занавес. Он торжественно колебался. Мягкие складки то увеличивались, то

уменьшались. Весь занавес горел, искрился, переливался, трепетал...

В то же время дуга, лежавшая на юге, сгустилась, слегка зарумянилась и,

превратившись в. широкую полосу, двинулась к занавесу. В какой-то момент своего

движения она ярко вспыхнула и тоже развернулась в еще более эффектный занавес.

И вдруг в одно мгновение оба занавеса рассыпались на тысячи тысяч лучей. Лучи

устремились к зениту, образовали корону и потухли; но тут же на их месте засияли

другие. Корона горела, сверкала... И вот все исчезло. На темном небе вновь остались

только яркие звезды. [127]

* * *

Время летело. Взглянув на часы, я напомнил Ходову, что наступает час работы

станции. Мы вместе вошли в домик. Через несколько минут я зашел в радиорубку.

Ходов привычно взглянул на часы, сел на стул, надел наушники, уверенно включил ток

и сейчас же невольным движением сдвинул наушники. Он попытался отрегулировать

приемник, но безрезультатно. Помехи были настолько сильны и часты, что из телефона

раздавался только сплошной треск. Выделить что-либо не было никакой возможности.

Ходов был убежден, что помехи вызваны сиянием. Вася сдержанно чертыхался. Но и

это средство не помогло. Работать было невозможно.

Мы вышли из домика посмотреть, не слабеет ли сияние. Но оно горело еще ярче.

Вася, опять захваченный красотой развернувшейся картины, не мог оторвать

зачарованного взгляда от полыхающего неба.

А Арктика, будто чувствуя, что сегодня приобрела нового ценителя ее красоты,

все шире раскрывала свое лицо, озаренное полярным сиянием. Видевший «улыбку»

Арктики, как завороженный, будет любить ее лицо и тогда, когда оно хмурится в