– Тебе показалось. Оборотни не эманируют магией, хотя происхождение болезни магическое, но следов магии она не оставляет. Здесь другое.

– Тестверу мог обратить в жабу какой-нибудь колдун?
– Начал догадываться сыскарь, именно поэтому эманация...

– Мог, - перебила Ягура, - скорее всего так и было.

– А найти другого мага, который...

– Нет, - отрезала Ягура, - Работать с чужой магией - это как распутывать сложный узел. Может и получится, но только обычно запутываешь узел туже. Так, что и тот, кто завязал, обратно не развяжет. Превратится Тествера из жабы в цаплю и вся недолга. Я ведь магичка и в этом немного разбираюсь.

– Значит, нет никаких способов?

– Ну почему же. Превратить её обратно сможет тот, кто заколдовал. Надо его только найти, что сложно. И заставить расколдовать, что ещё сложнее.

– Я ведь сыскарь, искать - это моя задача. А заставить... У Гинеуса в темнице есть кому заставить, - поежился Мольх, вспомнив главного кромника.

– Ещё любовь творит чудеса. Любовь - самое сильное из чувств. Единственная сила, которая может потягаться с магией. Только обычно в династических браках любви нет, - грустно заключила женщина.

– А как любовь поможет её расколдовать? Это же не эссенция и не микстура?

– Тот, кто любит принцессу, должен её поцеловать.

– Только и всего?
– недоверчиво спросил Мольх.

– Иногда поцелуй значит очень многое, сыскарь. Очень многое. В детстве бабка рассказывала мне легенду о Ниаве. Он расколдовал свою возлюбленную, превращенную в змею личом, который положил на неё глаз

– Я тоже слышал такую легенду. Но это же всего лишь легенда.

– Все сказки, легенды и предания имеют под собой какую-то основу, Панкурт. Да и имеешь ли ты возможность выбирать из множества способов, если нет ни одного?

– А может вы все-таки поможете? Постараетесь помочь?

– Вылечить могу кого скажешь. Если Капитул пойдет на попятную - могу поднять любецкое кладбище.

– Да что за Капитул?

Ягура скрипнула зубами.

– Даже говорить не хочу о этих перестраховщиках и мракобесах. Прощай сыскарь, а может до свидания.

Расплатившись с магичкой за вылеченную ногу и купив мазь от синяков, сыскарь вышел из избы. Он не видел, что магичка сморит на него из приоткрытой двери и грустно улыбается.

– Ах, какая женщина! Хоть ногу специально ломай, чтоб сюда приехать, - Мольх взвесил на руке палку, размахнулся и выкинул её в кусты.

Возница стеганул коней, едва сыскарь забрался на телегу. Мчались быстро, так что к замку успели добраться до заката. Мольх отсчитал для Земко десять толлеров.

– На сегодня даю тебе последнее задание. Достань-ка мне пучок петрушки! Управишься быстро - дам ещё монету сверху.

– Петрушку? А Вам зачем, господин Мольх, на ночь глядя?

Сыскарь приблизился к парню и прошептал:

– Перегар зажевать.

Земко улыбнулся, понимающе кивнул и умчался в переулок, оставляя за собой шлейф пыли. Минут через десять вернулся, держа в руке зелень.

– Вот, как заказывали, господин!

– Молодец. Держи!
– подкинул кругляш вверх.

– А может вам ещё чем-нибудь помочь, милсдарь Мольх?
– сын бондаря явно расстроился, что такой щедрый господин, хоть и со своими тараканами в голове, больше не нуждается в его услугах.

– Жди меня в той же корчме, парень. Может, и понадобишься, - ответил сыскарь и направился в замок Гинеуса.

***

Ровид с Гинеусом молча пили вино, в углу сидел Кадрош, наигрывая на лютне грустную мелодию. Она вгоняла в такую тоску и меланхолию, что король, грустно усмехнувшись, отметил, что, возможно, Мольх был не так уж и неправ. "Шучу, шучу, - сказал про себя, - хороший парень этот Кадрош". Лишь Блоднек мерил шагами комнату, держась на безопасном расстоянии от короля, и беспрерывно нашептывал что-то себе под нос.

– Извините, король, что вопрос не к месту, но как вам моя песня?
– отложив лютню, спросил Кадрош.

– Весьма подходяще, - уткнувшись в кубок, буркнул Ровид.

– И всё-таки, что скажете о музыке? Я назову эту песню "Жизнь в любецких трущобах" - попробовал внести ясность княжич.

– Видишь ли!
– резко начал король, потом, подумал и сбавил тон: - Пиццикато на нижних басах немного запаздывает. А так ничего.

За дверями раздался топот, гул, приглушённая ругань и бряцанье железа. Обе половинки резко распахнулись, в комнату вихрем влетел Мольх, оставив за собой ошарашенные лица стражников. Захлопнул двери, быстро зашагал к столу. При появлении сыскаря вскочили все присутствующие. Тот плюхнулся на лавку, взял кувшин с вином и, не утруждая себя куда-нибудь налить его, отпил прямо из него.